Корнелиан слушал старого сенатора с удивлением и прискорбием. Оба они задумались и долгое время молчали. Тяжко было это молчание, особенно для Полемия.
— На что же ты решился? — спросил наконец Корнелиан.
— Я? Сперва я спорил с ним, старался его образумить, потом умолял бросить эту нелепую затею, наконец рассердился, но все было напрасно. Он остался кроток, покорен, но непоколебим. Понять не могу, чем эти люди привлекают к себе молодых, богатых людей, понять не могу упорства тех, кто примыкает к этой секте, мне редко доводилось слышать, что кто-нибудь из них отступился. Правда, что некоторые христиане, жестоко гонимые, оставляют города, бегут в леса, пещеры и подземелья, но и там молятся, а когда схватят их, мужественно переносят мучения и смерть.
— Мы с тобою мало знакомы с этими христианами, — сказал Корнелиан, — стало быть есть что-нибудь такое, что привлекает к ним… но теперь поговорим только о твоем сыне. Он никогда не ходил на пиры, на собрания, в цирки. Я тебе советую открыть дом, задавать праздники, требовать его присутствия, словом, рассеять его, погрузить в водоворот светской жизни. Быть-может он забудет тогда привлекшую его секту и отстанет от нее. Но захочет ли он повиноваться тебе?
— Он, Хрисанф? — воскликнул старый сенатор, — но нет во всей империи более покорного, более кроткого, более почтительного сына. Одного слова моего достаточно, чтоб он повиновался мне.
— В таком случае прикажи ему явиться на первый праздник, который ты устроишь в своем доме, и оставь всякий разговор о христианах, как будто забыл обо всем этом.
Полемий нашел совет разумным. Он помирился с сыном, не вымолвил ни слова о христианах, сказал ему, что он возвращает ему свободу и одарил его деньгами для его удовольствий. Хрисанф благодарил отца, обрадовался примирению с ним и в тот же день вышел из дома. Когда вечером он воротился домой, кошелек его был пуст; он отдал все свои деньги христианскому епископу для раздачи бедным. Сердце его трепетало от радости при мысли, что и он мог одеть нагого и накормить голодного, как завещал Спаситель.
Через несколько дней в доме Полемия все засуетилось: слуги убирали портик дома гирляндами, развешивали богатые ткани между колоннами, выносили бронзовые курильницы и ставили их в парадных покоях. В одном из них накрывали столы и рассыпали на них розы и другие благоухающие цветы. Толпа поваров готовила ужин, состоявший из множества изысканных блюд: плоды самые редкие, сласти самые затейливые, словом все, что можно было достать, не жалея денег и стараний многочисленных невольников, было заготовлено. Были приглашены самые знатные, самые уважаемые лица города, известные в городе красавицы заготовляли для этого праздника дорогие уборы и разбирали свои драгоценности, намереваясь затмить нарядом и красотою одна другую. Полемий позвал сына и объявил ему, что дает праздник, на котором он должен присутствовать. Хрисанф не возразил ни слова и покорился воле отца, хотя по его задумчивому лицу видно было, что ему не нравилось это приказание.
