Шамес ответил не сразу.
— Э, когда нет у человека счастья, так ничего не поделаешь. Это я давно заметил. Да простит меня господь бог, но и он в последнее время, кажется, выжил из ума… Косит кого не надо! Нет чтобы прибрать нашего реббе, гори он ясным огнем…
Хромой оживился: такая речь была ему по душе.
— Хэ-хэ-э! Наш реббе? Наш реббе здоров, как буйвол, его и тиф не возьмет…
— Вечного на свете ничего еще пока не было! Будем надеяться, господь поможет…
Могильщики еще долго копали яму и тешили себя мечтой о том, как с божьей помощью им удастся выкопать могилу и для реббе.
Шамес появился во дворе раввина Бен-Циона Хагера задолго до захода солнца и сразу направился в сарайчик к больному. Однако, к своему удивлению, вместо фельдшерицы он застал там молодую девушку, работницу раввина гречанку Ойю, старательно моющую кипятком с мылом дощатые стены.
— Пустые хлопоты… — пробурчал шамес, подходя к больному, посмотрел на него, покачал головой и протянул руку, чтобы приподнять веко — удостовериться, долго ли протянет парень. Но Ойя, вдруг бросившись к старику, резко оттолкнула его. Шамес, испуганно посмотрев на девушку, поспешно вышел.
Узнав о том, что Ойя ухаживает за тифозным, раввин рассвирепел:
— Кто разрешил этой дуре заглядывать в сарайчик? Видно, хочет нас всех заразить? Чтоб духу ее здесь больше не было!
Вернувшаяся к тому времени из аптеки тетя Бетя покорно согласилась с раввином, но сказала:
— Что сделано, то сделано, а за больным, как ни говорите, реббе, надо же кому-то присматривать… Парень еще жив! А я, поверьте мне, еле-еле стою на ногах…
Постепенно Бен-Цион успокоился.
— Холуц скоро преставится, пусть побудет с ним, — согласился он. — Но к нашему дому чтоб она близко не смела подходить! Вы слышите или нет?!
Тетя Бетя заверила раввина, что об этом она непременно позаботится. Никто, кроме тети Бети, не относился к Ойе столь сердечно и ласково. Каждый раз, когда фельдшерица вспоминала об Ойе, сердце у нее обливалось кровью.
«Господь наделил ее всем, — думала она, — и умом, и красотой, и добрым сердцем. Но какой дорогой ценой заплатила девочка за все это…»
Ойя была глухонемой. Родилась она, как утверждали люди, в Фамагусте, росла сиротой: отец, матрос с рыболовного судна, ушел в море и не вернулся. С тех пор Ойя со страхом поглядывала на море. Шло время, и как-то поздно вечером мать Ойи пришла домой с высоким, красивым матросом. Она крепко-крепко прижала девочку к груди, поцеловала ее, долго гладила по головке, с тоской всматриваясь в смуглое личико. Так Ойя и уснула на руках у матери. А утром, проснувшись, увидела пустую комнату. Девочка соскочила с постели, побежала во двор. Старушка, у которой мать снимала комнатку, указала ей на море. В сизой утренней дымке Ойя увидела удаляющийся белый пароход… Девочка осталась у старушки, помогала ей по хозяйству, носила воду, пасла козу, в школу не ходила из-за своего недуга и всегда с тоской и надеждой поглядывала на приходившие в гавань большие белые суда…
