Домой мы вернулись без говяжьих хвостов. Зато с тремя кольцами настроения, по одному у каждого на пальце. Ты расстелила одеяло на полу и легла ничком, Лан села сверху и принялась разминать узлы и зажимы у тебя на плечах. Из-за зеленоватого света телевизора казалось, будто мы под водой. Бабушка бормотала очередной монолог об одной из ее жизней, каждое новое предложение в чем-то повторяло предыдущее; она прерывала рассказ, чтобы спросить, где у тебя болит.
Барт утверждает, что два языка вытесняют друг друга, поддерживая третий. Иногда мы знаем ничтожно мало слов или они просто забываются. Тогда рука, пусть даже у нее есть границы — кожа и хрящи, становится тем самым третьим языком; он оживает, когда настоящий язык мешкает.
В самом деле, по-вьетнамски мы почти не говорим: «Я люблю тебя», а если и говорим, то чаще по-английски. Любовь и заботу мы привыкли выражать через поступки: выщипать седые волосы, прижаться к сыну, чтобы смягчить турбулентность в самолете и тем самым унять его страх. Или как в тот раз, помнишь? Лан позвала меня и сказала: «Волчонок, иди сюда и помоги мне помогать маме». Мы встали на колени по обе стороны от тебя и начали разминать забившиеся мышцы на твоих плечах, потом спустились к запястьям, помассировали пальцы. На какой-то момент — слишком короткий и незначительный — это действие обрело смысл. На полу трое, их объединяет прикосновение, и получается что-то вроде слова «семья».
Ты стонала от облегчения, а мы массировали и расслабляли твое тело, распутывая узелки весом собственных тел. Ты подняла палец с кольцом и, не отнимая рта от одеяла, спросила:
— Я счастлива?
Я не сразу понял, что ты имеешь в виду цвет кольца настроения и просишь объяснить тебе еще одну частичку Америки. Не успел я и слова сказать, как Лан подставила свою ладонь мне под нос.
— Посмотри и мое кольцо, Волчонок. А я счастлива?
Может, хотя письмо и адресовано тебе, в нем я обращаюсь ко всем сразу, ведь откуда возьмется личное пространство, если на свете вообще не существует безопасных мест? Если имя может одновременно защитить мальчика и превратить его в зверя?
— Да, вы обе счастливы, — ответил я, ничего не понимая, а потом повторил: — Вы счастливы, мам. Да.
Потому что выстрелы, ложь и бычьи хвосты — или все, что вы захотите назвать своим богом, — должны говорить «да» снова и снова, циклами и по спирали, без всякой иной причины, кроме как услышать, что они существуют. Потому что в лучшем случае любовь заменяет саму себя. Разве не так?
