Если бы кто-нибудь выбрал специальность громить полицейские участки, то лучшего времени не нужно было и желать. Один головорез, вооруженный пистолетиком, мог склонить к капитуляции всю эту кучу разоспавшихся стражей порядка в считанные минуты. Но, видимо, уверенность в собственной, неприкосновенности, с которой полиция ложится и встает, оказывает такое действие на граждан, что никому никогда и в голову не придет такое кощунство, как нападение на обитель порядка и справедливости.
И все-таки одна из таких обителей в этот вечер должна была быть разгромлена вдребезги, разгромлена, казалось, стихийно, дико, но так только казалось, ибо на самом деле все было распланировано еще днем, все роли определены загодя, делалось все по точно установленному расписанию. Итак, в девять тридцать, когда город еще но спал и даже не готовился ко сну, а в полицейском участке как раз наступили минуты расслабления и куриной дремоты, перед казенным зданием затормозило несколько «доджей», из них молча посыпались вооруженные американские солдаты, так же молча побежали, опережая друг друга, в помещение, не задерживаясь долго ни на одном месте, прокатились всесмывающей волной всюду: через комнату дежурного, оружейную, канцелярию, хватали ошарашенных чинов, обезоруживали, крушили мебель, выламывали ящики столов, разбрасывали, рвали, топтали бумаги, громили телефонные аппараты, обрывали провода, и все это с диким ревом (будто неистовствовал табуя носорогов), с ужасным топотом, угрозами, ругательствами, которые сыпались преимущественно на английском, а порой и немецком языках, ибо среди солдат было несколько таких, которые знали по крайней мере немецкие ругательства.
Наконец напавшие очутились перед большой решеткой полицейской тюрьмы, бросились в нее почти в тот миг, когда с другой стороны подбежал перепуганный ключник, который за свои сорок лет безупречной полицейской службы впервые услышал и увидел такое. Он еще надеялся, что достаточно хорошенько прикрикнуть на этих паршивых дурней и они утихомирятся, - и не таких он умел укрощать, и он действительно разинул рот и набрал в широкие легкие как можно больше воздуху, чтобы рявкнуть как следует, но с той стороны на него наставили сразу несколько автоматов и закричали, чтобы он мигом отпирал замки, если не хочет получить в свою жирную требуху добрую сотню настоящих американских пуль, от которых еще ни одна немецкая свинья не выживала. Рот надзирателя сам собой закрылся без единого звука, руки привычным движением потянулись к замку. Щелк! - и уже ревущая толпа, захватив в орбиту своего сумасшедшего движения старого служаку, катится узким тюремным коридором, разгоревшиеся глаза налетчиков сквозь каждую решетку озирают напуганных, разбуженных узников, автоматы снова мелькают перед лицом ключника, он отшатывается, хочет что-то сказать, поворачивается туда и сюда, но ему больно поддают под ребро и рычат:
