- Ярема.
- Ерема? Странное имя. Ты не немец?
- Разве не видно?
- Женщине никогда не отвечают вопросами. Ты дурно воспитан. Но танцуешь гениально. Я люблю сильных мужчин. Ты американец?
- Нет, - ответил он. - Какой из меня американец?
- Так кто же ты?
- Украинец.
- Украинец? А что это такое?
- Ну, - он замялся. Задушил бы эту дурищу! Не знает что такое украинец! - С востока, оттуда…
- А-а,- она вытаращилась на него, как на домового. - Так ты советский? Москва?
- Не Москва, не Москва! - зло крикнул он. - Украина!
- Понимаю. Киев.
- Не Киев! - он хотел крикнуть: «Ненавижу большевистский Киев!», но сдержался. Перед кем и для кого? Сказал спокойнее: - Львов.
- Львов? Никогда не слышала.
Он уже ненавидел ее. Перед ним было не обольстительное создание - заклятый враг. Всех, кто не разделяет его мыслей, уничтожать! Убивать! Но не убил Эрну, а мрачно объяснил:
- Львов, то есть Лемберг.
- О-о, в Лемберге был мой кузен. Он рассказывал… Мы еще потанцуем, не правда ли? Я сразу заметила в тебе что-то необычное, экзотическое. Лемберг… А как ты танцуешь! Чудо!
Из расколыхавшейся толпы выплеснуло Гизелу. Дошатываясь, громко смеясь, она схватила Ярему за локоть, пьяно воскликнула:
- Славянский раб, я тоже хочу танцевать!
Он даже почернел. Кулаки стиснулись сами собой, тонкий бокал хрустнул в руке, стекло врезалось в ладонь.
- У тебя кровь, - испуганно сказала Эрна.
- Не имеет значения, - спокойно молвила Гизела. - Когда нет войны, мужчины должны причинять себе раны хотя бы бокалом.
Возвращались домой поздно, далеко за полночь. Теперь Гизела сидела ближе к Яреме, на поворотах, прижимаемая силой инерции, хваталась за него, деланно вскрикивала, заливисто смеялась. Он вспоминал, как протанцевал все время со своею хозяйкой, вспоминал, как поначалу смущала близость ее тела, а потом стало противно. Сзади подсвечивала им какая-то машина. Она упорно держалась позади, не отставала, но и не проявляла желания перегнать их, когда кузен -умышленно уменьшал скорость. Когда фары задней машины особенно ярко светили в тыловое стекло, Гизела демонстративно клала голову на плечо Яремы, а то еще и вытягивала голую руку, как бы обнимая своего соседа. Ярема не знал, зачем эта игра. Он снова замкнулся в кругу своих переживаний, снова терзала его мысль о неполноценности, от которой не было спасения в этой проклятой стране. Пьяные заигрывания хозяйки не трогали его, он знал: все кончится завтра, как только протрезвеет голова фрау Гизелы. Гизела не захотела, чтобы кузен подвозил их к самому дому, она заявила, что охотно пройдется с паном Яром, чтобы хоть немножко глотнуть свежего воздуха, которым не дышала с того времени, как вернулся Вильфрид. Они остановились, и подсвечиватель тоже остановился, наверное, ждал, что будет дальше. Когда кузен отъехал, неизвестная машина еще стояла и тронулась только тогда, когда медленно пошли Гизела и Ярема. Теперь Гизела откровенно повисла у Яремы на плече, обняв его за шею, мурлыкала, чтобы он тоже ее обнял, - у нее подгибаются ноги. Он осторожно обвил ее своею крепкой рукой, заботливо поддерживая, повел. Машина сзади тихо поехала вслед за ними и сияла, сияла своими огненными шарами, выслеживая каждый их шаг. Гизела жалась к Яреме теснее и теснее, он ощущал ее всю, в нем снова пробуждалось что-то дикое и безудержное, и когда она, может, шутя, слабо простонала: «Поцелуй меня», он, не колеблясь ни мгновения, нагнулся над ее лицом и схватил в свои губы горячее, как уголек, терново-терп кое. Машина ударила им в спины ослепительными лучами фар, ревнула мотором и помчала в ночь, оставляя их наедине с тьмой.
