Увы, по причине ли богемных привычек, «любвеобилия» ли, пристрастия к «зеленому змию», но его собственная «тропа» стала как-то петлять и, наконец, безвременно оборвалась. А те ранние строки помнятся:
Может, не было никогда начала?
Свет бежит по комнате, скользя...
Девочка задумчиво сказала:
— Любовь похоронить нельзя!
...Говорила: погибну с песней, —
Но пуля разбила рот.
Глухие леса на Полесье.
Зима. Сорок третий год...
И нельзя застонать от боли,
Упала в сугроб ничком...
За лесом широкое поле,
Зарево над городком.
Потом в плащ-палатку
Завернули ефрейтора Натку
И бережно так, руками,
Чтоб не сделать больно невзначай,
Обложили мерзлыми кусками,
И — прощай!
Я ушел. А ветер
Раздувал сугробы в порошок.
Никогда теперь на свете,
Ни за что не будет хорошо!
Может, не было никогда начала?
Свет бежит по комнате, скользя.
Девочка задумчиво сказала:
— Любовь похоронить нельзя.
Тише, скромнее и горделивее прожил жизнь бывший артиллерийский офицер Константин Левин. Он пришел в институт после тяжелого ранения. Был страстным поклонником Пастернака, Сельвинского и ныне почти забытого Дмитрия Петровского, которых упоенно цитировал наизусть. Впрочем, едва ли не от него я впервые услышал и стихотворение Твардовского «В тот день, когда окончилась война», ставшее Косте очень близким: он и сам писал о тяжести войны и страшных потерях. Впоследствии Константин Ваншенкин вспоминал, как в институтских коридорах «заворожено бормотали» строки левинских стихов «Нас хоронила артиллерия», увидевших свет лишь в начале «перестройки». Когда же он прочел их на одном нашем литературном вечере, то вызывающие строки о столичных «фрайерах» и торопливых кропателях мемуаров о войне вызвали в зале среди гостей неодобрительный шумок. Тем не менее, Костя дочитал стихотворение до конца.
Он вообще умел стоять на своем и, попав под удар в пору печально знаменитой «борьбы с буржуазным космополитизмом», держался мужественно и достойно. Защита его диплома проходила со скрипом, хотя, помнится, и председатель Государственной экзаменационной комиссии Константин Симонов, и рецензировавший рукопись Ярослав Смеляков отнеслись к этим стихам с явным интересом и сочувствием. Но под давлением дирекции дипломанту поставили всего лишь тройку.
Впоследствии он работал, вернее — подрабатывал к пенсии — литературным консультантом, добросовестно читал чужие рукописи, старался помочь авторам. Однажды в «Комсомольской правде» было даже напечатано восторженное письмо некоего юноши о том, как ему повезло встретить такого советчика.
