«Но если хозяйство не пошло, — писала Мария Ульянова, — и от него скоро отказались, то как дача Алакаевка была очень хороша, и мы проводили в ней каждое лето. Особенно хороши там были степной прозрачный воздух и тишина кругом.
Владимир Ильич был застенчив, и когда — что случалось крайне редко — к нам приезжал кто-нибудь из малознакомых, он или оставался в своей комнате, или через окно удирал в сад. Так поступал он и при посещении малоинтересных для него людей. В Алакаевке мы жили уединенно. Знакомых было мало. Но кое с кем из местных жителей Владимир Ильич поддерживал знакомство.
В трех верстах от Алакаевки была колония «капказцев», как звали их крестьяне. Несколько народников село на землю, купив ее на льготных услониях у Сибирякова, с целью создать образцовую земледельческую коммуну. Дело, впрочем, не шло у них на лад, и скоро, за исключением А. А. Преображенского, все разбежались. С Преображенским же Владимир Ильич видался и много спорил, прогуливаясь иногда до поздней ночи по дороге от нашего хутора до хутора Шарнеля.
Преображенский же познакомил Владимира Ильича с некоторыми интересными крестьянами-самородками».
«Обыкновенных» крестьян, «черни» Ленин сторонился. Они над ним подшучивали, он вообще не знал, о чем с ними можно говорить.
«Видался Владимир Ильич и с Д. А. Гончаровым, студентом-медиком, исключенным в 1887 г. из Казанского университета, — продолжала Мария Ульянова. — Он служил фельдшером в Тростянке, в 8—10 верстах от Алакаевки. Гончаров не принадлежал в то время ни к одной политической партии, но настроен был очень радикально. К Владимиру Ильичу он относился с огромным уважением.
На зиму мы переезжали в Самару, где жили вместе с замужней сестрой и ее мужем, Μ. Т. Елизаровым. Я училась тогда в гимназии, и Владимир Ильич часто помогал мне в уроках.
Если ему нужно было уходить куда-нибудь вечером, он обыкновенно предупреждал меня об этом и предлагал прийти раньше, пока он дома. От этих занятий у меня осталась в памяти его необыкновенная добросовестность ко всякому делу, за которое он брался, к чему он старался приучить и меня.
Об этом факте не проминула сказать в своей книге и Вечтомова.
«Шумный, любивший спор, сын поражал даже Марию Александровну своей организованностью, — пишет Вечтомова, — с утра до вечера он занимался в своем «зеленом кабинете», заодно читал и переводил с Маняшей с французского. И тут он все делал по-своему: никогда не заставлял девочку выписывать слова, но постоянно к ним возвращался. Вечерами дети часто пели на крылечке под аккомпанемент Оли.
