Коробка принадлежала Тодду, ну конечно, разреши ему, Тодд поселился бы на Ауберне в «Магазине новинок». Мальчишка был без ума от дешевых ловушек, которые там продавались: забавных пищалок, порошков для чихания, искажающих очков, мыла, придающего рукам цвет золы, пластиковых собачьих экскрементов.
«Эта штука все еще здесь, — подумал он. — Вот уже девятнадцать месяцев, как их нет в живых, а она все еще здесь. Как же я мог ее не заметить? Господи...»
Алан вертел жестянку в руках, вспоминая, как мальчик умолял, чтобы ему разрешили купить эту штуку, и как сам Алан возражал, твердя любимое изречение своего отца: только дураки очень быстро расстаются с деньгами. И как Анни переспорила его — в своей обычной деликатной манере.
«Вы только послушайте эти пуританские речи, что произносит наш мистер Фокусник-Любитель. Как вам это нравится! Откуда у него, по-твоему, эта страсть к трюкам и фокусам? Можешь мне поверить, в моей семье никто никогда не вешал на стенку портрет Гудини в рамке. Ты хочешь сказать, что не покупал увеличительных стекол, когда был несмышленым мальчишкой? И что не сгорал бы от желания купить змейку-в-жестянке-из-под-орешков, если бы углядел ее на какой-нибудь витрине?»
Он тогда принялся покашливать и хмыкать, и в конце концов был вынужден прикрыть ладонью смущенную ухмылку. Но Анни все равно заметила. Анни всегда все замечала. У нее был особый дар... И это не раз выручало его. Ее чувство юмора и интуиция всегда были лучше, чем у него. Острее.
«Пускай он купит ее, Алан, — у него ведь не будет другого детства. А штука и вправду забавная».
И он сдался. А...
«..А три недели спустя Тодд пролил молоко на сиденье, а еще через четыре педели он был мертв! Они оба погибли! Ух ты! Только представь себе! Время и впрямь летит, да, Алан? Но ты не волнуйся! Не волнуйся, потому что я все время буду напоминать тебе об этом! Да, сэр! Я буду напоминать, потому что это моя работа и я ее не оставлю!»
На жестянке была наклейка с надписью: «Орешки — просто вкуснятина». Алан отвинтил крышку, и пять футов сжатой зеленой ленты выпрыгнули оттуда, ударились о ветровое стекло и приземлились ему на колени. Алан взглянул на змейку, услыхал словно наяву смех своего погибшего сына и заплакал. Плач его был тихим и усталым — без всякого надрыва. Казалось, слезы чем-то походили на разные мелочи, принадлежавшие погибшим жене и сыну, — им не было конца. Их было слишком много, и стоило расслабиться и подумать, что с этим покончено и все расчищено, как находилось что-то еще. А потом еще. И еще.
