Пять дней спустя началась война.
Когда мы несколькими месяцами ранее впервые обсуждали предполагаемую кампанию, французский министр обороны спросил, сколько времени, на мой взгляд, потребуется, чтобы завоевать Синай. «Три-четыре дня», – сказал я. Он был уверен, что на это уйдет как минимум три-четыре недели. В итоге это заняло на несколько часов больше, чем я предполагал. Армия обороны Израиля с невероятной скоростью и решимостью прошла через Синай, заставив Египет отступить. Огромные колонны египетской техники уходили в противоположную от зоны боевых действий сторону. Поврежденные самолеты были отремонтированы на наших аэродромах, где более тысячи человек работали днем и ночью. Фактически все произошло так быстро, что к тому моменту, когда французы и британцы начали вторжение, боевые действия были завершены. «Полный крах египетской армии на Синае, – телеграфировал я в Париж. – Блестящая и полная победа Армии обороны Израиля на всех фронтах».
К тому времени, когда все было закончено, блокада Тиранского пролива была снята, а почти все ВВС Египта уничтожены. Базы федаинов лежали в руинах. Угроза неминуемого нападения на Израиль исчезла. После победы мы укрепили наше партнерство с французами – альянс, от которого мы зависели вплоть до Шестидневной войны. Стремительность действий и отвага страны, которую некоторые считали «маленьким Израилем»[79], вселили в нас уверенность и обеспечили репутацию блестящих тактиков. А еще они обеспечили нам более десяти лет без большой войны.
Лично для меня это было время глубочайших перемен – время, когда мудрость формировалась в условиях беспрецедентного давления, как алмаз формируется в толще земной коры. Я познал всю важность воображения и силу творческого принятия решений. Союз с Францией был моей «несбыточной» мечтой, и я осуществил ее. Авиапромышленность была мечтой Аля и моей «несбыточной» мечтой, и мы построили ее вместе. Мы действовали быстро и креативно, мы были дерзкими и амбициозными и за это были вознаграждены.
Но я также узнал, что за мечты приходится платить. Сначала мои идеи высмеивали. Вскоре мне пришлось принять огонь критики на себя, ведь это были в первую очередь мои идеи. На меня нападали, меня обесценивали, считали опасно наивным, обвиняли в ужасных вещах. Мои хулители не могли понять, как мне удалось заручиться доверием Бен-Гуриона или как выбросить мои идеи из его головы, – они будто присвоили себе великого человека, которому поклонялись (но и я восхищался им не меньше). Многое мне приходилось делать тайно: сделки по оружию, союз с французами, подготовка операции в Суэце; у меня не было другого выбора, кроме как жить в тени. Мои критики часто знали – и будут знать – лишь половину истории.
