Со временем я нашел в себе мужество заговорить с ней, но не произвел особого впечатления. Я старался изо всех сил: читал ей стихи, даже главы из Карла Маркса, но ничто, казалось, не помогало вплоть до того дня, когда я попросил ее сопровождать меня на молодое огуречное поле. Было что-то в аромате огурцов, романтике природы, что, должно быть, сработало. Наконец-то она посмотрела на меня по-другому – так, как я смотрел на нее.
Соня была моей первой и единственной любовью. Я нашел молодую женщину, которая была нежной и решительной, она во всех отношениях стала для меня источником великой мудрости и силы. Соня позволяла мне мечтать, но удерживала на твердой земле. Она верила в меня и поддерживала, когда я устремлялся к своим самым смелым мечтам. Но она никогда не позволяла мне забегать вперед. Она была моим компасом и моей совестью. Во всем мире не могло быть другого человека, более достойного моей любви, и почему-то – по какой-то неведомой причине – она тоже была готова полюбить меня.
Вот таким был для меня Бен-Шемен. То место, где мы учились днем и защищались ночью. Место, где мы могли быть самими собой и идти к своим целям. Место, где родственные души были всего в нескольких шагах от нас.
И еще он был местом великой политической драмы. Именно там я впервые пересмотрел свои политические взгляды и получил шанс с пользой применить их. Среди всего, что мы узнали от учителей в Бен-Шемене, мало что было полезнее наших занятий на тайных собраниях. Бен-Шемен был домом для целого ряда политических молодежных движений, организаций, в которых обсуждали будущее еврейского народа, необходимость построения еврейского государства и стратегию его создания.
Однако этот вид политической деятельности был официально запрещен, и любые подобные дебаты проходили ночью, тайным шепотом и со страстными призывами. Это были разговоры поколения – самого молодого поколения, мы пытались построить наше будущее, так что все это были не просто слова. Мы чувствовали, что наша миссия не просто защита родины, наша задача – создать новое общество. Именно эта идея лежала в основе системы кибуцев, и эту идею мы приняли без колебаний. И возможно, из-за того, что ставки были предельно высоки, а наша роль была центральной, те тайные дебаты часто бывали весьма горячими.
Несмотря на общие чаяния, у нас было немало разногласий. Некоторые из лидеров были сталинистами, они требовали переустроить свои кибуцы на принципах коллективизма и рассматривали еврейское государство как механизм для установления большей дисциплины и порядка. Они хотели воспроизвести советскую систему. Что касается меня, я полагал, что Сталин исказил учение Маркса, что его стиль правления был гибельным для социалистического идеала. Я считал, что вместо того, чтобы копировать его систему управления (или любую другую), нам нужно было создать свою уникальную систему, отражающую национальный этос, основанный на принципах иудейской морали. Как однажды сказал Герцль, «это правда, что мы стремимся к нашей древней земле. Но то, что мы хотим увидеть на этой древней земле, – это новый расцвет еврейского духа».
