— Колен?
Няня Мартина помолчала, разглядывая меня пристально и скорее недоверчиво, чем подозрительно.
И снова повторила:
— Колен?
Я чувствовал, что она старается совместить ребенка, которого знала до шестилетнего возраста, с шестнадцатилетним верзилой. И вдруг ее прорвало:
— Колен, маленький мой! Господи!
Ее лицо исчезло из окна и почти сразу появилось за распахнутой дверью. Черно-белая шавка выскочила из дома и рванула в сад. Няня поймала собаку за ошейник и открыла мне красную калитку.
— Паша́, не путайся под ногами! — Мартина немного постояла, сквозь слезы глядя мне в глаза. — Колен, маленький мой.
Она отпустила собаку и, не спрашивая разрешения, обняла меня крепко-крепко. Как же странно было прижиматься к ее пышной груди. А ведь меня никто, кроме нее, никогда не обнимал. Во всяком случае, я такого не помнил. Однако эротические мысли не появились. Я просто чувствовал себя защищенным, окутанным коконом. Мартина отстранилась и снова посмотрела на меня, нет — всмотрелась.
— А я-то, я-то! Не узнала моего мальчика! Ты очень похож на отца.
Она снова притиснула меня к себе.
— Входи же, входи.
Расположение комнат я угадал точно — кухня справа, гостиная слева, спальня в глубине коридора. Паша́ любовно лизал мне ноги. Фу…
— Помнишь его? — спросила Мартина. — Ты так любил этого песика! Тебе было четыре года, когда он родился. Вы с ним любили вместе играть, так резвились!
Я с головой нырнул в воспоминания.
Собака?
Я резвился с собакой?
Я порылся на донышке памяти. Ну да, конечно. Нашел среди воспоминаний, которые были где-то запрятаны и возвращались ко мне клочьями, как бегал по спуску к гаражу наперегонки со щенком.
В горле снова встал комок, захотелось разреветься — просто от волнения, как несмышленышу.
Мартина усадила меня в кухне. Я огляделся. Обстановка по-прежнему казалась знакомой. Теперь мне вспомнилось, как я здесь полдничал. Старая коробка от печенья, большая коробка с шоколадом, сухариками и язычками на самой верхней полке стенного шкафа.
— Поешь чего-нибудь?
Есть мне не хотелось, но я кивнул, чтобы доставить ей удовольствие. Она открыла шкаф.
— Подожди, сам достану, — заторопился я, пока няня не полезла за печеньем.
Жестяная коробка стояла на прежнем месте.
— Ты и это помнишь! — Мартина улыбнулась.
Мы нашли друг друга.
Мартина открыла коробку. Я запустил туда руку и наугад вытащил одно — язычок, само собой.
И попробовал.
Фу, гадость! Я понадеялся, что печенье не десять лет там пролежало. Жуя, я осматривался. На буфете, среди всякого сувенирного хлама — крохотная Эйфелева башня, веер, гипсовый Мон-Сен-Мишель, — заметил большую цветную фотографию в рамке. На ней было запечатлено летнее застолье — бутылки вина, голые по пояс загорелые мужчины, молодые женщины в легких платьях. Фотография, очень похожая на те, которые я нашел у дяди, и на фильм, который мне удалось посмотреть.
