Отскочила вторая пуговица. Умелая рука двигалась все ниже, браслет перекатывался по его коже. А Симон гнул свое:
— Ты, наверное, хорошо знаешь историю аббатства Сент-Антуан? Подземелья, спрятанные сокровища, Мазарини?
Третья пуговица.
— Я здесь на каникулах, милый мой! Извини, но я пришла к тебе не для того, чтобы поговорить про развалины, где за день и десятка туристов не наберется. Уж скорее ты должен мне что-нибудь рассказать. Ты ведь отвечаешь за безопасность на этом бандитском острове? У тебя наверняка припасено для меня какое-нибудь подозрительное дело, убийство, что-нибудь волнующее.
— Ты себе даже представить не можешь. Но ты ничего не узнаешь. Извини. Не подлежит разглашению!
— Как хочешь.
Пальцы Кандис потеребили светлые волосы на груди Симона, потом внезапно вспорхнули.
— Если не можешь решиться, то пойду одна!
Кандис вскочила. Платье соскользнуло на песок.
Красавица знала, что делает.
Разбойники острова за два столетия, Жонас Новаковски и Жан-Луи Валерино, Мазарини со своими монахами — все они словно по волшебству исчезли. Стоя над Симоном, девушка с обезоруживающей естественностью продолжала раздеваться. Небрежно брошенный лифчик растворился в сумраке, будто его и не было.
Сердце Симона отчаянно колотилось.
Девушка приподняла ногу, удерживая равновесие, как прима-балерина, и кружевные трусики скользнули вдоль одного, затем другого бедра.
Симон целомудренно отвел глаза.
На миг.
Кружева внезапно легли ему на лицо, накрыв глаза, нос и рот.
Почти все органы чувств. Ну и меткая эта чертовка!
— Так тебе и надо.
Смех веселой нимфы прозвенел над Рубиновой бухтой.
— Это… это запрещенный прием, — пробормотал Симон.
Кандис уже шла к морю.
Волны набегали на песок метрах в двадцати от них. Легкая пена тянулась светлой чертой, рисуя странные, изменчивые линии, будто слова, небрежно написанные и брошенные в океан, — пусть плывут к континенту, чьи огоньки угадываются вдали.
Симон сел. Взгляд поднимался от удалявшейся восхитительной попки к тонкой талии, на которую налез бы и детский спасательный круг, вдоль обнаженной спины, будто притягивавшей слабый свет.
Совершенство.
Тень удлиняла силуэт Кандис, теперь она казалась рослой богиней.
И вот богиня исчезла в воде. Прошло всего несколько минут — Симон даже не успел встревожиться или присоединиться к ней, — а она уже вышла на берег. Улыбающаяся. Мокрая. Бесстыжая.
От холода соски встали торчком, она выгнулась, подставила лицо, груди, низ живота лунному свету.
