Так я завидовал и клеил стулья. И чем больше клеил, тем больше чувствовал, что это я и писал про рыжую, про сапоги, про любовь и про все прочее… Я писал, а Плажевский, значит, и угадал меня… Вот почему я и клею стулья, а Плажевский мне выговаривает.
6. Изгнание из рая
Вечером в день получки курилка превращалась в филиал дешевой столовой. Смолкали вопли станков, Коля Гудалов бежал за пивом. Кто-то приносил ворох сельдей, сырки, хлеб. Дверь запиралась, и начиналась тайная вечеря грешников, на которой обсуждалось все и вся. Если поблизости оказывался мастер — а он чаще всего рядом все-таки оказывался! — его угощали. Морщась, мастер говорил:
— Чтобы время это, ребята, не во вред шло!
Время во вред не шло. Овсеенко, например, рассказал:
— Зимовье у моего брата под Таловкой. Лошадей распрягли, чаю выпили, я во двор пошел. Приспособился у ворот, поднял глаза — волк! Выхватил я со страху огромный кол, да этим колом волка по голове накрыл. Отхожу, радуюсь — умертвил серого! Ухватил за хвост — в дом волочь, а волк-то не гнется. Насквозь, стервец, мерзлый. Загнулся, видно, от холодов.
— Оставь, дед, — заявил Гудалов. — Я расскажу, почему мне бабы не нравятся…
7. Изгнание из рая
Вино любви каждый пьет из своего кувшина.
Коля Гудалов на досуге ловил голубей (продавал на рынке), отбирал у бурундуков орехи, обижался: «Точность! Как на весах взвешивают, вот гады!» Что же касается любви, двадцать лет и множество тайн страшно тяготили Колю. Он прислушивался к случайным шуткам, курил папиросы «Байкал» и, не зная, как подойти к тайне, всю силу свою отдавал работе. Не одна роща прошла через его руки, превратившись в столы, стулья, этажерки, стиральные доски и даже комоды, на которые в Тайге был спрос.
Филарет Гудалов давал подзатыльники сыну, твердо уверовав в то, что, бросив с пятого класса школу, Коля человеком уже не станет. А Коля курил, возился с деревом, терпеливо ждал своего часа и, пожалуй, дождался. Однажды летом остался он один с Иркой Завьяловой, подругой его сестры, на берегу озера. Жарко было, от пивного ларька опарой несло, резко пах кукольник. И Коля не выдержал…
Сидя на груде опилок, жалобно и пьяно тянул Коля, не глядя нам в глаза:
— Сделать я ничего не умел. Боялся — вдруг что не так будет. И убеждал, и мучил, и уговаривал, а она как вкопанная — нет и нет!.. Убежал, дома не показывался, пока Ирка в Томск к себе не уехала… Ей в общем что! А вот я с той поры как испорченный.
