Таня улеглась на траву, лицом вниз, подложив под подбородок обе руки. От всего отрешенная, погрузилась в себя. Выбравшись на берег, Юрка пытался острить:
— Отличный бросок, Танюша! Искупалась классически. А колхозная интеллигенция водичку боится. Пусть мне счастья не видать, боится!..
Дробов шел и думал о несостоявшемся разговоре с Таней. Два дня назад в молодежной газете появилась статья: «Не мешайте работать!» Уже один заголовок говорил сам за себя. Статья начиналась словами: «Мы, комсомольцы Всесоюзной ударной комсомольской стройки, съехались в Еловск со всех уголков нашей великой Родины. Здесь, на берегу Байнура, мы строим завод высококачественной кордной целлюлозы…» Из этой статьи Дробов усвоил одно: они, молодые строители, творят на земле добро, а всякие злопыхатели, вроде ученых, писателей, художников — вредный народ, обыватели. Спекулирует этот народ на эмоциях, наживает себе дешевый авторитет защитников Байнура.
Всю ночь потратил Дробов на статью: «В защиту ученых». Он был далек от эмоций и шел путем доказательств, как это делают математики в своей точной науке. Статья получилась по форме тактичной, по содержанию резкой и доказательной. Своих противников Дробов, на его взгляд, поставил если не в глупое, то по меньшей мере в смешное положение. Статья невольно обернулась и против Тани. И тут Дробов решил, что не должен хранить камень за пазухой. Прежде чем будет опубликован его материал, должен поехать к Тане, рассеять ее заблуждения и, может, сказать о том, что становится трудно ему без ее участия, дружбы. Он знал, что на первых порах даже расстроит Таню. Не только честность в поступках способна спаять друзей.
И Дробов приехал, разыскал с трудом Таню. Но вначале испортил ему настроение Юрка, потом затея с купанием. И все же в этой затее Дробов увидел не только ребячество, было в этом поступке и нечто другое, что он не сразу понял… И ушел он зря, проявив не меньшее мальчишество. Не слишком ли он строг к юности, не слишком ли чужд и сух для этих ребят в своей деревянной скованности? Теперь уже ясно: Таня и Юрка больше понятны друг другу. И Дробову стало мучительно больно. Таня в последнее время держала себя с ним просто, уверенно. Он рядом с ней чувствовал себя чурбаном. Его тянуло к умным беседам с Таней возле костра, к уединенным прогулкам, а получалось всегда неуклюже, тяжеловесно. Ей же нужнее цветы, яркое солнце полян, а не тихая тень у берез.
Зрительной памятью Дробов не мог бы похвастать. А вот, встретив Таню однажды, он навсегда запомнил цвет ее глаз и смуглость лица, походку и голос, черную родинку на шее, тепло маленьких, сильных ладоней. Стоило закрыть глаза, и он представлял себе девушку, словно живую. Мог представить печальной и радостной, сердечной и доброй. В такие минуты он мог говорить с ней сколько угодно, легко и просто. Все и всегда в негласных беседах кончалось у них хорошо. Он брал ее за руку или она протягивала свою. Они шли рощей берез, карабкались на вершины Байнурских хребтов, бродили вдоль речки Таежной, как бродила сегодня она, но не с ним.
