— Так много?! — удивленно воскликнул Робертс.
— Представьте, да!
Ершов мельком взглянул на австралийца. На сей раз заокеанский гость был снисходителен к цифрам. Почти час, не перебивая, он слушал директора института, старательно что-то вносил в свой блокнот. Когда покидали музей, он задержался на выходе:
— А как вы относитесь к строительству заводов на Байнуре?
— Крайне отрицательно!
— И еще, если не возражаете, сколько вам лет?
Ученый ответил.
— Ваши родители тоже были интеллигентами?
— Всю жизнь рабочими. Я заочно кончал институт.
— Вы были один у родителей…
— Шестеро…
Джим Робертс что-то еще записал в блокнот и спрятал его в карман:
— Спасибо! Спасибо! — пожал он руку ученому.
Позднее Робертс сказал Ершову:
— Вам, советским писателям, легче живется. Если завтра я напишу об этом ученом, то уже послезавтра вся наша официальная пресса меня обвинит в коммунистической пропаганде. Больше того, буржуазные кретины заявят, что нет такого института и нет такого директора на Байнуре…
— Но среди многих дипломатов в стенах этого института был и ваш дипломат.
— На то он и дипломат, — улыбнулся с горечью Робертс. — Замалчивать ваши успехи — вот первый гвоздь моего дипломата.
В санатории Робертс спросил первую попавшуюся на глаза женщину:
— Если не трудно, скажите, кто вы, сколько зарабатываете и сколько стоит путевка?
— Я — машинистка, получаю шестьдесят рублей, путевка стоит сто двадцать.
— Что же вы кушали, если надо работать два месяца на путевку?
— Семьдесят процентов стоимости путевки взял на себя профсоюз.
Робертс взглянул на Ершова. Тот стоял в стороне и старательно разминал сигарету. Ершову было смешно и грустно, что гость таким образом постигал «политграмоту».
Возвратились в Бирюсинск уже в сумерки. Договорились назавтра ехать в Еловск. Этого пожелал сам Робертс.
День заявил о себе огненно-розовым восходом. Байнур открылся огромной чашей расплавленного благородного металла. Казалось, не солнце воспламенило Байнур, а сам он позволил окунуться светилу, сделал его полыхающим, ослепительным.
Робертс остановил машину и попросил его сфотографировать. Он выбрал маленькую елочку у самого обрыва и встал так, что за спиной оказались Байнур и Тальяны. Ершов сделал несколько снимков. Уже в машине Робертс сказал:
— Чудесные будут снимки, да?! Пошлю дочери… Младшей семь, старшей девятнадцать… У вас есть дочь?
— Одна.
— Вы ее никогда не ревнуете?
— Нет оснований.
— А сколько ей лет?
— Скоро двенадцать.
— Тогда все впереди. Еще будете ревновать. Придет время ее весны, и все, что было так предано вам, во что вы вложили жизнь и здоровье, — станет чужим. У вас заберут все надежды, любовь… Заберет какой-нибудь шалопай.
