, и потому казался мне запахом Времени. За столом по вечерам я всегда мысленно уносился в собственный воображаемый мир, и под звон серебряных приборов, пренебрегая овощным супом, поднимал глаза к ярко разукрашенным гербам с волшебными животными и загадочными символами… я уже тогда взирал на Историю, как на небосвод своей жизни.
Позднее, если из-за какой-нибудь шалости или оплошности, совершенной по рассеянности, я бывал наказан отцом, меня отлучали от семейной трапезы и сажали под замок за тяжелую резную дверь. Я приникал к теплу дерева, из которого она была сделана, силясь расслышать мирную беседу счастливого семейства. Хотя я и принадлежал к нему, но все же, не по своей воле, уже был изгнан из него во тьму Истории. Из-под двери столовой еще просачивался свет, связующий меня с моими близкими, но все одно — я существовал отдельно от них. Находясь взаперти и в темноте, я проникался восхитительным страхом, внушаемым мне замком, где витал дух гения, получившего замок Клу в виде монаршего подарка от двадцатилетнего короля. Мы проживали не только там, где протекали дни Леонардо, но и там, где он почил 2 мая 1519 года. Все это было мне хорошо известно, и я не мог помешать себе думать, что его душа и — почему бы нет? — его призрак посещали каждое из помещений замка, каждый из его мрачных коридоров, а более всего — спальню, где он проводил ночи и где затем простился с жизнью.
После ужина я отправлялся в долгий путь, в конце которого находилось помещение, отныне ставшее и моей спальней. Чтобы добраться до нужного этажа, требовалось немало времени и усилий, надлежало вооружиться храбростью и оторвать себя от тепла родных. Сперва я шел потайным коридором, выходящим в караульное помещение, — загадочное и грозное пространство, где во тьме в первых проблесках лунного света посверкивало оружие на стенах, затем поднимался по лестнице, ведущей в жилые апартаменты, и наконец мне предстояло последнее и самое страшное — прошмыгнуть в никогда не запиравшуюся дверь спальни Леонардо, где все еще ощущалось присутствие гениальной личности, чей образ, запечатленный в моем сердце, — лицо в обрамлении белых, как вечные снега, волос, производил на меня такое же гнетущее впечатление, какое производит гора на стоящего у ее подножья человека. Порой, набравшись храбрости, я и днем заходил туда, любопытствуя поближе разглядеть итальянские поставцы с инкрустацией из слоновой кости, чьи потайные ящички были выполнены в виде колонн храма. К тому же в глубине покоев находился предмет моего обожания, моя невеста, несравненная Маргарита в нежном возрасте кисти Франсуа Клуэ
