– На разделочной доске с неизвестными излучениями под задницей? Я вас умоляю… научно объяснил отказ Троцкий, от безнадёги тягостно вздохнув.
Огромную желтоватую равнину, конечно же, сложно обозревать, если путь лежит в низине – куда ни глянь, густые заросли кустарника скрывают горизонты. Но стоит только подняться на любой холм, и сразу открывается замечательный вид на все местные красоты, которые многим могут показаться сомнительными. А мне нравится. Огромное пространство раскидывается под тобой живой картой, всплывают величественные горные хребты, обозначаются извилистые русла рек, проявляются редкие овраги и пятна болот на месте пересохших от жары озёр.
Кретовой надело плестись черепахой, она люто ненавидит такое ползанье. Гравилёт замер в полукилометре, ожидая, когда мы доберёмся. Далековато, не нужно так делать.
– Вы бы прилегли, что ли, – вежливо посоветовал я Троцкому. – Чем ниже голова, тем меньше амплитуда раскачки. Всё сиденье ваше.
Теперь Спика сидел рядом со мной, впереди.
– Тесно. Но, пожалуй, прилягу, – нехотя согласился интендант. – Устал я что-то от тряски, подташнивает.
По этим колдобинам и ямам уже давненько никто не ездил. Без ежедневного укатывания и трамбовки колесами автомобилей большие участки дороги покрываются паутиной мелких и глубоких трещин – иссушенная и выжженная беспощадным солнцем земля не выдерживает дневное пекло и относительную ночную прохладу. Никогда не мерзли ночью при двадцати пяти градусах тепла? Да так, что зуб на зуб не попадает. А такое случается, когда днем на солнце под пятьдесят градусов.
Обочины грунтовой магистрали поросли мелким кустарником, изредка молодыми, чуть позеленевшими деревцами, вплотную подступившими к растрескавшимся полосам глины. Зелени совсем мало. Обвалившиеся откосы небольших холмиков, уходящие вниз к медленно текущему, заболоченному ручейку, тоже не буйствовали густой высокой травой, зато пестрели какими-то красными ягодами, похожими на дикую смородину. Остаётся только надеяться, что короткая дождливая зима добавит сил поникшей зелени и вернет яркие краски оживающей после засухи природе, на время отвоёвывающей у беспощадного солнца сантиметр за сантиметром.
Вот только далековато ещё до той зимы.
Рано или поздно – скорее, рано, – перед каждым из вновь прибывших на Жестянку людей встаёт глобальный вопрос, собранный воедино из нескольких. И этот кошмарный вопрос будет всплывать в голове постоянно, до самой смерти. Озвучить его можно примерно так: «Почему в барреле оказался именно я, за что мне выпало такое счастье, и с какой целью меня сюда переместили?».
