Толку переливать из пустого в порожнее, но не сдержалась. Слова вырвались вместе с каким-то утробным рычанием и горячим желанием плюнуть на вазы. Вернее, плюнуть хотелось в чью-то отмороженную рожу, а вазы разбить о голову. Кристофера. Все до единой.
Ничего! Накуплю новые. Надо же на что-то спускать его деньги.
Сама не заметила, как оказалась с ним рядом. Просто никакая ваза под руку так и не попалась, и я решила воспользоваться этой самой рукой и влепить ему пощечину.
Особенно когда услышала холодно-безразличное:
– Так было нужно, Лорейн.
Удивительно, но он не остановил меня. Пощечина вышла звонкой, я вложила в нее все свои эмоции. Ладонь закололо тысячами иголок, в то время как сердце кололи какие-то острые осколки.
– Так было нужно тебе!
Не скажу, что стало легче. Хотелось повторить и ударить снова.
– Ну да, особенно мне. – Грейсток поморщился. – Возвращаясь к твоим фокусам: я не стану форсировать события, Лорейн, поэтому потрудись выбрать для меня нормальные комнаты. Иначе выбором придется заняться мне, – припечатал резко.
– Знаешь, наверное, я все-таки погорячилась, – глухо процедила я. – Нет, точно погорячилась. Когда сказала, что больше ничего к тебе не испытываю. Оказывается, это неправда. Я все еще тебя ненавижу.
Меня смерили таким ледяным взглядом, как если бы я разговаривала с ожившим айсбергом.
– Спокойной ночи, Лорейн.
– Кошмарных снов, Кристофер!
Стянув с кровати подушку, швырнула ее, увы, в уже успевшую захлопнуться створку. Ничего легко бьющегося по-прежнему не видела. Вообще ничего не видела из-за застилавшей глаза черной пелены.
В тот вечер ни одна ваза так и не пострадала. Но что-то мне подсказывало, что это вазовое благоденствие скоро закончится.
Не знаю, снились ли плохие сны Грейстоку, а меня так точно всю ночь кошмары мучили. С его участием. Подсознание рождало страшные, ну просто-таки ужасающие картины: храм, и мы с Кристофером стоим у алтаря, взявшись за руки. Смотрим друг другу в глаза и клянемся любить вечно, а он в довесок ко всему еще обещает оберегать меня от всякого зла.
Лучше бы поберег от себя.
Самое ведь настоящее зло в чистом, первозданном виде. Хорды по сравнению с ним все мягкие, белые и пушистые.
Кстати, насчет мягкого. Жуткая картина свадебного ритуала где-то под утро сменилась еще более устрашающей: я лежала на простынях, совершенно нагая перед склонившимся надо мной мужчиной. Прохладный шелк остужал разгоряченную кожу, в то время как жар сильного мужского тела воспламенял каждую мою клетку. Под ним я горела.
