А увидел, как живые люди скармливают мутантам живых людей — и застыл в немом ужасе. Хотел пошевелиться и не мог. Понимал, что не должен сидеть просто так, что нужно вскинуть оружие и стрелять, стрелять, пока не кончатся патроны, и потом умереть, но знать, что не позволил себе остаться в стороне.
Хотел, но не смог. И не потому, что был слаб, связан или не знал, что делать. А потому что испугался. Как кролик, умирающий от разрыва сердца при громком крике. Как последний предатель и трус, которых в книгах про войну всегда безжалостно расстреливали. Хорошо бы сейчас пустить себе пулю в висок, но руки дрожали так, что не то, что попасть по курку — автомат не поднимешь.
С трудом поднялся на четвереньки, активировал дар и пополз в сторону клеток. Слишком долго он думал. И в нужный момент ничего не сделал. Теперь же делал, не думая. Просто чтобы не сидеть на месте, не продолжать ненавидеть себя за слабость.
Дополз, поднялся в полный рост, отыскал глазами лежащего в забытьи Ворота. Пожалуй, если растормошить, можно будет тихо, не привлекая внимание, посоветоваться. Благо, негромкий разговор невидимость не сбивал. Ни наемники, ни кормчие не услышат — слишком далеко находятся и все заняты своими делами. Кроме, разве что, Свиста и Пластуна. Они то как раз шли по направлению к клеткам.
Свист твердо держался на ногах, но в его голосе и движениях появились легко уловимые оттенки опьянения. Он приобнимал напарника, глупо посмеивался, а лицо сияло непосредственной радостью подростка, получившего на день рождения любимую игрушку.
— …такие дела, брат, — донеслось от них, — Полгода не пройдет, и ты себя не узнаешь. Только держись с нами, брат.
Парочка добрела до клеток.
— О! Смотри, брат, вон, рыженькая. Моя любимка. Эй, рыжуля, куть–куть–куть–куть, Не идет, чертовка. Не любит папочку. Жена моя вторая, вылитая. Только эта помладше. И не страшная. И не лысая. И не торчит на герыче. Но такая же непослушная. Иди, иди ко мне, куть–куть–куть. Вот неблагодарная сучка! Я же ее вчера покормил! Эх, сердце красавицы склонно к измене.
Кнут хорошо видел, к кому обращался кормчий. Невысокая девушка с невероятно длинными спускавшимися ниже поясницы темно–рыжими волосами. Ее можно было сравнить с какой–нибудь из диснеевских принцесс, если бы пряди из–за пыли и отсутствия расчески не превратились в космы, а кожа не была такой болезненно–серой. Одухотворенное веснушчатое лицо, тонкая фигурка в опускавшемся ниже колен изрядно потрепанном белом платье и порванных, проще выкинуть, чем носить, босоножках смотрелась на загаженном полу клетки как первая снежинка на грязной осенней мостовой.
