И замолчал, давая возможность осмыслить сказанное. Потом сделал еще более суровое лицо:
– А кто все же окажется в Сарагосе, должен уяснить себе и запомнить накрепко: к женщинам не приставать, в мечети не соваться, платить без разговоров, сколько скажут, и вообще вести себя учтиво, кто бы перед вами ни оказался – мавр, иудей или мосараб.
– Кстати, насчет женщин… Говорят, там целый квартал такой есть… – заметил Мартин Антолинес.
Лица расплылись в улыбках надежды и упования. Руй Диас покосился на монаха, который с безразличным видом теребил свой цингулум, словно внезапно лишился слуха.
– Запрещаю соваться туда.
– Позволь, Сид, как же это так?.. – разинул рот Мартин Антолинес.
– Не позволю. Неподалеку от лагеря поставят барак, где поселят сколько-то женщин.
– Мавританок?
– Здесь других нет.
– М-м-мне н-нравятся мавританки, – сообщил Педро Бермудес.
– А мне – нет, – проворчал Диего Ордоньес.
Руй Диас холодно посмотрел на них, и все примолкли. Тогда он обернулся к монаху:
– Есть возражения, фратер?
Тот кашлянул, прочищая горло:
– Ну… Может быть… – и снова прокашлялся. – В сущности говоря, воздержание…
Руй Диас вскинул руку, обрывая едва начавшуюся проповедь:
– Они – воины. Мужчины, которым нужна разрядка. А перед лицом неизбежного одинаково грешны и тот, кто услаждал плоть в одиночестве, и тот, кто делал это в компании с другой плотью. Ты не находишь?
– Может быть, и так… – не без внутреннего усилия согласился монах.
– Так оно и есть, фратер… Нам надо держать отряд в покое. И для этого существует таинство исповеди. Чтобы все расставить по местам.
– Аминь, – со смехом сказал Диего Ордоньес.
Во всяком случае, подчеркнул Руй Диас, это следует довести до сведения всех и каждого. Положение у них щекотливое, непростое, прямо скажем, положение, и много чего придется показать и доказать, прежде чем они смогут чувствовать себя в безопасности. И он никому не даст сорвать этот замысел.
– За каждое нарушение дисциплины – тридцать плетей, – продолжал он. – За серьезные проступки – вздерну. Тому, кто оскорбит мавра, отрежу язык, кто убьет – повешу, но сперва отрублю руки. Кто изнасилует женщину, выдам властям Сарагосы, а они с него сдерут кожу заживо. Все понятно?
Воины угрюмо молчали. Осмысляли сказанное. Руй Диас оглядел их всех поочередно, и в глазах Минайи, оказавшегося последним, прочел безмолвное одобрение, столь нужное ему в эту минуту. Все уже было сказано.
– Ну и прекрасно, если так. А теперь поставьте-ка у въезда в лагерь виселицу с готовой петлей, да чтоб отовсюду было видно – пусть напомнит, если кто забудет.
