Аня целовала Сергея. Сначала он не хотел, думал, что будет противно, душно и потно. Губы казались червями, липко ползавшими по лицу. Потом он почувствовал, как рука двинулась вперед и вверх, обняла талию женщины, повозилась, залезла под футболку и прилипла к влажной, упругой, приятно изогнутой поверхности тела. Рука оказалась умней головы. Ему захотелось целоваться. Он плотно прижал губы к губам, наклонился, обнял ее второй рукой, притянул ближе, закрыл глаза. Темно-коричневый туман поднялся из крови, укутал мозг, но мысли были слишком горячими. Они рассеяли туман, не дали расслабиться. Сергей вспомнил, что он не один, что завтра самолет, что впереди куча неприятных и трудных дел, что в этом крошечном домике уединиться невозможно, а трахаться в машине или на пляже глупо. Он открыл глаза. Сенька сказал:
— Ну чего, чудовище? Двинули?
— Да, пошли.
— Не уходите. — Аня взяла его за руку. Она тяжело дышала, соски ярко выступили из-под ткани, футболка заехала вверх, открыв полживота и спины. Все молчали. Дети ушли. Наверное, противно было смотреть, как целуются старые похабники.
— Не уходите. Ведь можно завтра пораньше уехать.
— А?
— Нет. — Сеня встал и заправил футболку в шорты. — Раньше надо было соображать. Пошли. Нам еще поговорить надо. Все. Пошли.
Сергей не знал, хорошо они сделали, что уехали, или плохо. Возбуждение материальное, так сказать физическое, медленно уходило. Кровь остывала, напряжение смягчалось. Воображение, напротив, спать не хотело. В голове дрожали, исчезали, снова появлялись картины азартного совокупления на песке у кромки тихого прибоя, осторожного и очень сладкого секса за тоненькой дверью, под носом у веселой компании, какие-то бешеные образы с болезненными изгибами ног, что-то непристойное, трудное и суровое. Сергей вдохнул, выдохнул, еще вдохнул, выгоняя муть, и привычно подумал, что все эти штуки хороши в воображении, а пусти наружу — получится грязь, дрянь и мерзость. С другой стороны, в грязи-то и в скотстве, может быть, самое удовольствие и есть. Он прислушался к себе, понял, что да, там, и что никогда он его не получит, всегда надо будет идти, всегда будут дела, беспокойство, всегда будет барьер, через который он сам себе не разрешит перелезть.
Simon вырулил на highway, вынул из чистой пепельницы леденец, сунул в рот, сказал:
— Ты чего, жалеешь, что с Анькой не остался?
— Черт его знает... Жалею, не жалею... Ну, жалею, наверное.
— Так сказал бы. Остались бы, утром поехали. Хочешь, вернемся?
