Из кабины грузовика выпрыгнул с правой стороны невысокий худой майор, а с левой — огромный молодой усатый прапорщик, вытиравший при этом движении потный лоб жестким армейским картузом. Майор вышел, сделал шаг вправо и остановился у переднего края кузова. Он не хотел смотреть на тех, из-за кого ему пришлось заниматься неприятной ерундой, он был зол, он не хотел вообще ничего, но злость требовала действий, и было ясно, что все выбросы, выхлопы и прочие гадости придутся на долю тех, за кем приехали, хотя маленькая зарплата, плохие условия жизни и общая раздраженность происходящим с большим удовлетворением и основанием направили бы их в сторону лезущего не в свои дела богатого жлобья. Майор молчал, прапорщик бросился к задней части кузова, заорал:
— Выходи.
Оттуда выпрыгнули шесть крупных мордастых солдат, двое были с сержантскими нашивками, один ефрейтор, без автоматов, но со штыками в ножнах, и все, включая прапорщика и майора, в пятнистой растрепанной военной форме.
— Николаев, Сабиров, на берег за этим, — продолжал орать прапорщик, размахивая руками, — остальные сюда.
Во главе четырех солдат он приблизился к двум парням, которые медленно переваливались с животов на спины и начинали садиться, и к тихо подвывавшей и переворачивавшейся наоборот, то есть с боку на живот, девице. Казалось, она собирается встать на четвереньки и уползти от неприятностей и страха.
— Встать! — еще громче, чем прежде, заорал прапорщик.
Парни без звуков, без выражений лиц и выразительности жестов стали приподниматься. Едва лишь они утвердились на полусогнутых ногах, помогая равновесию разведенными в стороны и опущенными вниз руками, прапорщик скомандовал:
— Давай их. В кузов.
Солдаты по двое схватили парней, каждый за одну руку, и полуволоком протащили несколько шагов до кузова, по дороге шипя и бубня какую-то неслышную злую похабщину и пытаясь изобразить заламывание локтей за спину и выкручивание рук. Получалось плохо: они не умели, а несомые не сопротивлялись, а то, что не оказывает сопротивления, сломать нельзя. Пока их заталкивали на высокую платформу грузовика, прапорщик, глядя на оттопыренный зад уползавшей девицы, говорил:
— Ну что? Сходила на гулянку? Сейчас вернемся, батя тебя выдерет, не скоро сядешь. Что ж ты за баба будешь?! Ну ведь всех солдат уже обползала. Ну, сейчас будет тебе. Давай лезь в кабину.
Девица услышала, что прямо сейчас ни бить, ни убивать не будут, перестала выть и действительно начала одеваться, готовясь выполнить приказ. Солдаты закончили погрузку задержанных, но в кузов лезть не хотели. Трое остались у машины, один, с толстыми лычками старшего сержанта, пошел к краю обрыва посмотреть, как дела у двоих, посланных за чрезмерно упорным купальщиком. Дела шли медленно и неуклюже. Солдатик зашел глубже, скрестил на груди руки и положил их кисти на едва выступавшие из воды плечи. Видно было, что он замерз, что он застыл от страха и холода, ни за что не пошевелится и не выйдет сам на берег. Посланные стояли внизу, не знали, что делать, и тоже застыли в нерешительности. Старший сержант, решив проявить начальственную инициативу, приказал:
