— Ничего, так хорошо. Давай, Женя, давай.
Он тоже разделся. Странно, никто их не видел, колонна закрывала, наверное. Он был готов начать, тут из-за колонны подскочила Егорова обезьяна, стала обнимать его, он понял, что сначала надо с ней, только потом с Тамарой. Подумал, что ничего не выйдет, он не сможет возбудиться. Но нет, огонь горел, ему хотелось. Он решил, что это потому, что они оба волосатые. Он лег на спину, ему стало жалко Тамару, он сказал:
— Сейчас.
Она ответила:
— Ничего, ничего, я подожду.
И ждала его, стоя на локтях и коленях, с платьем, поднятым выше талии, до нижней границы груди. Обезьяна залезла сверху, стала целовать. Она прижалась к его лицу так, что стало нечем дышать. Евгений Викторович хотел сказать ей, что так нельзя, так ничего не выйдет, но смог только застонать длинно и тихо:
— Ай... Ай...
Он двинул левой рукой, перекатился на бок, подушка съехала с лица. Обезьяна спрыгнула и ускакала куда-то, наверное, мучить Егора, и ее место заняла вдруг ставшая мраморно-белой, воздушно-легкой невыносимо сексуальная и желанная Тамара. Евгений Викторович стал так счастлив, как и не знал, что можно быть, сон тихо улетел, он погрузился в бесцветный непрозрачный туман, растворивший остатки образов.
Егор Кимович снимал пальто. Он стоял, немного наклонившись, глядя в пол. Шляпа уже висела на вешалке, пальто отправилось туда же, папка на стул, он стал выпрямляться, чтобы посмотреть на Тамару. Егорушка как был в детстве нескладехой, так и остался, одежда как была всегда велика, так и болталась, как на палке. Он был очень бледен, костюм был светлым, не по мрачному петербургскому сезону, бледно-желтый галстук едва выделял свой блеклый цвет на фоне мраморно-белой рубахи. Егор Кимович был светел, и этот свет окружал его невидимым облаком настроения, которое, легко распространяясь, готовилось коснуться тяжелого объемного пятна, центром которого была окрашенная в темные коричневые тона Тамара. Это были цвета запекшейся крови, сексуальных восторгов в ночной комнате, опасных желаний и тайных сил, а цвет Егора был похож на яркое холодное освещение патологоанатомического кабинета, где что-то делают живые люди, которыми командует смерть.
Лучи цветов соприкоснулись. Егор Кимович осторожно сказал:
— Здравствуй, Тамара.
— Здравствуй. Ну, вот я пришла. О чем ты хотел поговорить?
— Ну, как ты сразу! Может, выпьем кофе?
— Я не хочу.
Она хотела. Пошла на кухню, нацедила в чайник воды из иностранного родника, включила, расставила чашки, блюдца, банку с кофе, села лицом к двери. Вошел Егор без пиджака и галстука, в нелепых ярко-желтых тапках. Сел напротив, стал смотреть. Тамара знала, что он знает, с кем она встречается, может быть, знает и о сегодняшней встрече. Она захотела вспомнить и вспомнила о плоти Евгения Викторовича, оставшейся внутри и размазавшейся по коже ног и бедер, посмотрела на Егора, поняла, что не знает, чего, собственно говоря, хочет, чего злится, решила, что уж злиться так злиться, сказала сердито и резко:
