Три года назад Егор Кимович получил должность в Москве, увидал такие совещания, о которых раньше знал по осторожным тихим слухам, легко освоился, стал еще бледнее, задумчивее и худее. Евгений Викторович часто видел его по телевизору. Егор Кимович никогда ничего не говорил, никогда не лез вперед, как некоторые крикуны без серьезного прошлого, крепкого настоящего и уверенного будущего, но сидел на таких особенных местах, которые сами по себе говорили о многом, проходил с такими людьми в такие двери, за которые никогда не пускали корреспондентов, и не улыбался тогда, когда улыбались самые первые лица и радостные улыбочки сопровождающих холуев немедленно покрывали телевизионные экраны.
Валентин Юрьевич, Елена Аркадьевна, Борис Алексеевич, Евгений Викторович, Юля и даже, кажется, охранники были знакомы и работали вместе с Егором Кимовичем, когда он еще жил в Петербурге. Положение Егора Кимовича требовало любви, и его любили, как, например, любят деньги, с примесью страха, неприязни и непонятности допустимых форм проявления чувства. Елена Аркадьевна вообще его ненавидела, потому что хоть Егор Кимович называл ее «кисонькой», «лапочкой» и «радостью моей», хоть любил в петербургские годы обнять и поплакать на плече, хоть и были они вместе с восьмого класса, но дальше дело ни шло, никогда и ни разу, а такого отношения к себе Елена Аркадьевна не терпела. Она могла в случае чего быть союзником, но сейчас было не до того: надо было здороваться.
— А, Женя. Здравствуй, — сказал Егор Кимович и потер конец носа пальцами правой руки.
— Добрый день, Егор, — произнес Евгений Викторович, пожал опустившуюся вниз руку и повернулся к Валентину Юрьевичу.
Тот резко шагнул вперед, наклонил небритое лицо над волнами живота и красными полосами подтяжек, хрипло поздоровался и сразу отступил назад, создав быстро погашенное спокойствием Егора Кимовича тревожное чувство необходимости бросить это место и бежать, не глядя назад.
— Ну, что, как дела? — Егор Кимович не отводил глаз от лица Евгения Викторовича и даже наклонил голову, как бы всматриваясь и ища там чего-то.
— Да, какие у нас дела. У вас дела, а у нас так... делишки.
— Ну, ты даешь! — Егор издал булькнувший в тишине звук, вроде начала смеха, замолчал.
— Так что, Егор Кимович, — тем же хриплым торопливым голосом прервал тишину Валентин, — решили, берем Женю, да?
Егор Кимович оторвал глаза от Евгения Викторовича, перевел их на Валю, посмотрел, подумал, вернул глаза обратно, еще посмотрел, вдруг закинул назад голову, тряхнул опущенными вниз руками и громко, неумело засмеялся. Евгений Викторович думал, что он хмыкнет несколько раз и перестанет, но нет, Егор смеялся, начал повизгивать, мотал головой, водил руками, не мог остановиться. Охранник, Юля, Валентин, Лена с Борисом, стоявшие в открывшемся дверном проеме, пытались улыбаться — когда смеется тот, кого любишь, надо радоваться и проявлять радость, но дикая неуместность этого смеха высушила звуки и движения, казалось, сейчас исчезнут объемы, останется Егор, хохочущий среди плоских, беспорядочно расставленных картонных кукол, вырезанных им из детской книжки.
