Он повернул направо, поднялся на несколько ступеней. Глазам явился роскошно блестевший полированным мрамором и стеклянными бликами витрин коридор. Навстречу шли три человека в черных костюмах, белых рубашках и сложноузорных ярких галстуках. Один был иностранцем с длинным мелкоморщинистым лицом и безразличным пустым взглядом, двое — местными, с круглыми потными довольными физиономиями. Тот, который был старше и толще, так что пиджак застегнуть не смог, пояс брюк завернулся наружу, обнажив часть подкладки, а галстук не висел, а лежал на выпуклости живота, сунул в карман платок, которым вытирал влагу со лба, торопливо шагнул влево и протянул руку, явно обозначая намерение быть вежливым и дружелюбным, но не отказываться от деловитости и стремительности:
— Евгений Викторович! Здорово! Как жизнь молодая?
— Спасибо, — сказал человек, глядя на толстяка и сильно моргая веками глаз, как бы напряженными мышцами помогая воле, пытавшейся сквозь пелену рассмотреть размывавшееся и уплывавшее в нечеткость лицо. — А у вас как? Все в порядке?
— А как же! — громко крикнул тот и пошел догонять спускавшихся в вестибюль спутников. Обернулся, крикнул еще раз: — Валентина Юрьевича давно видел?
— Вчера.
— Как он?
— Нормально.
Крики затихли за коричневой колонной, обозначавшей край последней ступени. Евгений Викторович вдохнул глубоко — кислород помогал, пошел прямо, потом налево вверх по белым ступенькам с желтенькими огоньками подсветки и вышел в огромный, трехэтажной высоты светлый зал уставленного настоящими и искусственными цветами кафе «Европы».
Здесь было очень тихо, чисто, красиво и просторно. Пелена отодвинулась и стала почти незаметной, дрожь ослабла под благотворным воздействием покоя, Евгений Викторович сел в мягкое кресло, положил рядом папку и телефон и стал читать меню. Он заказал подошедшей официантке большую чашку кофе, бутерброд с селедкой и миндальное пирожное. Цены были бешеные. Легкий завтрак обходился в пятьсот рублей — приблизительную зарплату уборщицы или полторы пенсии обычной старушки. Старички при слове «пенсия» не вспоминались: большинство не доживало. Евгений Викторович ходил сюда нечасто — даже для него было дорого, но сегодня решил не пожалеть копейку: день начался очень хорошо, и хотелось отдохнуть от самого себя, от собственной усталости, слабости и неудовольствий.
Людей было мало. Мужественно небритый человек в черном костюме и белой косоворотке делал пометки на многих листах бумаги. Вдали, у другого входа молча сидели и курили два немолодых тощих иностранца в ярких свитерах, куртках и красных и голубых шарфах, свисавших чуть не до пола. Углом правого глаза Евгений Викторович увидел движение и повернулся, чтобы рассмотреть. К стоявшей у стены арфе шла молодая, скучно склонившая голову к полу женщина. Подошла, быстро положила на пюпитр белую тетрадку нот, сразу заиграла. Какой эффект ожидался, непонятно, стало еще спокойней и унылей. Дрожь утихла, он отвернулся от арфистки, поерзал на мягких подушках, официантка принесла кофе и тарелку с разными сахарами и сливками. Он сделал маленький глоток и привычно удивился тому, что в «Европе» приносят сначала кофе, а потом, минут через десять, еду. Зачем бы так?
