Ю х а н и. Человек — все равно что моряк в бурном житейском море. Вот и мы теперь отчалили от родного уголочка и плывем на своем корабле сквозь дремучие леса к скалистому острову Импиваара. Ах!
Т и м о. Еще немножко, и мне придется утирать слезы, жалкий я человек!
Ю х а н и. Этим ты меня не очень удивишь — у меня и у самого на душе кошки скребут. Но на этом свете слезами горю не поможешь, так что сердце у молодца должно быть крепче камня. Человек рожден вечным странником, и нет у него прочного пристанища.
Т и м о. Отбудет он тут свой недолгий срок, поскачет да попрыгает малость, а потом, глядишь, и ноги протянет, подохнет, как крыса под стенкой.
Ю х а н и. Верно сказано, очень верно!
С и м е о н и. И кабы на этом и делу конец. Но нет, только тогда…
Ю х а н и. …нас призовут к ответу, хочешь ты сказать? Воистину!
Т и м о. И тогда придется сказать без утайки: «Вот я, о господи, и вот мои грехи!»
С и м е о н и. Человеку бы всегда следовало помнить о своем конце, но ведь он закоснел.
Ю х а н и. Закоснел, закоснел, против ничего не скажешь. Но ведь на белом свете, видит бог, мы все одинаковы. И все-таки впредь мы постараемся жить по-божески, как только обоснуемся здесь по-настоящему и совьем себе мирное гнездышко. Братья мои, поклянемся в этом и выкинем из головы греховные умыслы, распри и ссоры! Долой спесь, долой злобу и драки!
Э р о. И щегольство.
Ю х а н и. Да!
Э р о. И пышные, греховные наряды.
Ю х а н и. Да!
Э р о. И рессорные брички, в которых ездят в церковь, а заодно и все красивые церковные побрякушки.
Ю х а н и. Что? Что ты сказал?
С и м е о н и. Он опять лясы точит.
Ю х а н и. Вижу, вижу. Гляди, как бы я не схватил тебя за шиворот — если бы, конечно, вздумал обращать внимание на речи глупца. Но пристало ли взрослому человеку связываться с тобой? Воистину, нет! А как ты петуха держишь, щенок? Отчего он, бедняжка, раскричался?
Э р о. У него, видишь ли, крылышко повисло, и я поправил.
Ю х а н и. Я вот тебе скоро поправлю! Того и гляди схвачу за шиворот! Знай, что это самый лучший петух во всем приходе — по тому, как он справляет свою должность. На него смело можно положиться: первый раз пропоет в два часа, потом в четыре — самое время вставать. Такой петушок в глуши — одна радость. А кот? Эх, Матти, Матти! Знай себе покачиваешься на возу в узелке и выглядываешь в дырочку. А мяукаешь-то как — просто жалость берет! Эх, бедняжка-старикашка! Недолго тебе осталось жить на белом свете. Ишь как глазки-то уже помутнели, да и мяукаешь сипловато. Но в глуши-то, глядишь, и оживешь еще, как доберешься до жирных лесных мышей. А вот вас, Килли и Кийски, мне больше всего жаль. Ведь вы, как и мы, родились и выросли в Юколе, вы все равно что наши братья. Ах, как ласково вы смотрите мне в глаза! Вот, вот, Килли, вот, вот, мой мальчик Кийски. И весело помахиваете хвостиками! Вам, верно, и невдомек, что мы теперь навсегда покидаем родной дом. Ах, бедняжки! Я вот-вот заплачу.
