Семеро братьев | страница 5
В начале книги и на ее протяжении братья предстают перед нами как семь «естественных» натур, семь эпических героев, которым современная действительность наносит ряд обид: любимая девушка смеется над ними и над их бедностью, пономарь дерет их за волосы — они неспособны к учению, деревенская молодежь издевается над ними за их наивную отсталость. В конце концов, сдав в аренду свой старый дом, они отправляются в лес, — «построить новую избу и заодно обновить свои сердца», — то есть образуют некую дикую, варварскую лесную утопию, которая искусственным образом воссоздает давно ушедшие в прошлое формы существования.
В некотором роде образы семи братьев — героев романа Киви, — которых столь негостеприимно встретила современная действительность, увидев в них лишь тупых, неуклюжих, упрямых парней, можно сопоставить с образами античных богов, свергнутых со своих пьедесталов и влачащих жалкое существование в народных поверьях средневековья, в эпоху господства христианской религии, как об этом писал Генрих Гейне. Гейне назвал одно из своих произведений на эту тему «Боги в изгнании». Утративших свое величие и отвергнутых обществом, героев Киви также можно было бы назвать «богатырями в изгнании». Характерно, что и сам автор иной раз, в порядке образного сравнения, называет их богатырями. Так говорит он, например, о Тимо, когда тот ввязывается в драку с деревенскими парнями.
Эпическая мощь и прямодушие братьев не нужны современной действительности, построенной на мелочном быте, на жестокости, лжи и корысти. Их стихийные чувства, их первозданная наивность на фоне окружающей жизни оборачиваются глупостью, тупым непониманием, нежеланием усвоить простейшие вещи. И действительность не испытывает жалости к этим большим, непослушным, упрямым детям и, жестоко обидев, отрекается от них.
Как реагируют братья на эти обиды? Они по-детски простодушны в своем гневе и жажде мести, но и по-детски обижаются и приходят в отчаяние. Они готовы заплакать не только от обид, нанесенных им свирепыми людьми, но и от тех неприятностей, которые они испытывают по собственной вине.
Вот Юхани, громадный верзила, поставлен в угол за то, что ему никак не осилить грамоту; он причитает над клоком волос, который выдрал у него кантор: «Но я-то что натворил, чтоб кантору так измываться надо мной? Разве это преступление, что у меня такая глупая голова? Еще немного, и я заплачу!»
А вот тот же Юхани, объевшийся на пари вареной говядиной, при воспоминании о содеянном причитает не менее жалобно: