Собаки Килли и Кийски, дряхлая, жалкая лошадка, состарившиеся кот и петух — все это для братьев любимые, родные существа, с которыми они обращаются как с равными, более того — как с членами семьи.
«Мой мальчик Кийски» — так нежно называет Юхани собаку, и «бедняжка-старикашка» — престарелого кота. А в рождественский сочельник, когда братья лакомятся дымящейся медвежатиной с хлебом, запивая свой ужин пивом, Юхани приказывает угостить и четвероногих друзей: «Всем рождество — и людям и скотинке. А ну-ка, братец Тимо, полей пивом овес в яслях. Вот так! От одного ковша не убудет. В такой вечер нечего скупиться, пусть все получают свое — и лошадка, и собаки, и кот вместе с веселыми братьями Юкола. А петушок пусть спокойно поспит, он свою долю получит завтра».
Но не только с животными — и с любимыми предметами братья также ощущают родственную близость. Отношение их к вещам патриархально-идиллично. Оно бескорыстно и лишь во вторую очередь имеет своей целью извлечение пользы. Вещи «помогают» на сказочный лад братьям жить, как добрые друзья, а не «служат» им, как поморенные пленники. Как любят братья свою старую, прохудившуюся баньку, в которой впервые увидели свет! Когда баня сгорела, как нежно говорит Юхани о ее «родных закопченных стенах и жердочках»! А когда братья после долгого отсутствия возвращаются в родной дом, они приветствуют его, как живое существо.
«Т у о м а с. Вот, стало быть, и Юкола.
Ю х а н и. Это ты, Юкола?
А а п о. Ты как будто подряхлел, дорогой наш дом, даже голова мохом покрылась.
Ю х а н и. Даже твоя золотая голова мохом покрылась, наша родимая Юкола.
Т и м о. Здравствуй, Юкола! Вон как ты красуешься передо мной — точно Иерусалим в былые времена!
Ю х а н и. Это ты, Юкола? Ты? Ах! Не могу сдержать слезу, и бежит она по моей шершавой щеке, а сердце кипит и пенится! Ох, куда ни погляжу, отовсюду мне отвечают ласковым взглядом. Ишь как ухмыляется мне даже черное окошко хлева. Здравствуй, звезда надежды, здравствуй!
Э р о. Здравствуй, черная звезда надежды!
Ю х а н и. Здравствуй и ты, милая навозная куча, краше горы благодати! Ах!
Т и м о. Красивая-то она красивая, но отчего ее уже давным-давно не вывезли на поля?.. Да, да, эта куча доказывает, что кожевник — неисправимый, безнадежный лентяй.
Ю х а н и. Привет тебе, седая навозная куча, привет, говорю я! И мне дела нет, что она значит и что доказывает. Здравствуй, Юкола, с навозом, с полями, с лугами — красивая точно рай!»
