– Ханна, постой, прошу тебя, мне нужно поговорить с тобой!
И тут внезапно случилось самое странное: она узнала его. Не повернув до конца ключ, она обернулась через плечо.
– Робин?
Он стоял на тротуаре, засунув руки в карманы. Лицо было скрыто тяжелым темным капюшоном.
Внезапный порыв ветра налетел на них обоих, поднял в воздух уличный сор. Он кивнул.
– Робин, это ты? Боже, Роб, как ты меня напугал!
– Прости, – пробормотал он. Это было на него не похоже. Тот Робин Сондерс, которого она знала, никогда не стал бы извиняться. Впрочем, выглядел он так, словно ночевать ему приходилось где попало, и пахло от него соответственно. Присмотревшись, она заметила, что на нем мятые спортивные штаны, кроссовки порваны сзади – увидеть прежнего Роба в чем-то подобном было невозможно. А воняло от него так, что дышать было трудно. – Я вот зачем пришел, – продолжил он. – Хочу попросить прощения. За все.
– Ну… – Она не могла найти нужных слов. – Ну, хорошо.
Ханна повернула ключ, начала открывать входную дверь.
– И еще! – добавил он, делая шаг в ее сторону, но, кажется, тут же пожалел о своей поспешности, отступил назад, пряча в тени голову. Или всего себя. Она все еще не видела его лица. – Хочу сказать, что я сделал для тебя кое-что. Подарок. Чтобы загладить вину.
Она продолжала открывать дверь, одновременно придерживая ее.
– Ты сделал для меня… что? – Она не понимала того, что он говорит. – Я не видела тебя полгода, и вот ты явился, и… Прости, что? Какой подарок? О чем ты?
– Прошу тебя…
Новый порыв ветра на мгновение откинула его капюшон. Он потянул его назад, но она успела заметить его лицо, охнула и попятилась. Казалось, что Робина поразила болезнь, пожирающая плоть. Вся кожа была в небольших глубоких язвах, между которыми поблескивали белый шрамы, если только… О боже, неужели это кость?
– Господи, Роб, что с тобой?
Он отступил, как можно ниже надвинув капюшон, и она заметила на его руках перчатки, словно болезнь, поразившая лицо, затронула и все тело.
– Прости, – проговорил он. – Мне не следовало приходить. Я ошибся.
Он повернулся, чтобы уйти, и Ханна отпустила бы его, однако в фигуре ее старого знакомого было что-то настолько жалкое и драматичное – это было совсем не тот надменный мужчина, которого она когда-то знала, – что она невольно почувствовала жалость и, вопреки возражениям рассудка, окликнула его:
– Постой!
Он остановился, сутулясь на холодном ветру.
– Я не могу тебя впустить, – сказала она. – Уже слишком поздно, у меня сегодня был длинный день, и потом, это просто… Нет, не сегодня.
