— Сидоров, не крутиться в строю!
— Кузнецов, последний раз предупреждаю!
Можно щёлкать и не по макушке, по оттопыренному уху тоже хорошо получается. Но при подполковнике, да и при других офицерах, сделать «по кочану» не каждый ещё и посмеет, разве что уж сорвиголова, которому и море по колено. Я, например, боялся. А при Юрке посмел. Посмотрю — посмотрю на макушку Лёвы из Могилёва, и рука чешется. Да что я хуже остальных? Подстерёг момент, когда Юрка-старшина опустил глаза в список батареи, и — щёлк! — по Лёвиной стриженой башке. Да громко так получилось, словно по пустой тыкве. Не успел Лёва и голову повернуть, чтобы посмотреть, кто его угостил, как раздался металлический старшинский возглас:
— Сырцов, выйти из строя!
Я не сразу и понял, что это мне, так надеялся на свою безнаказанность: за спинами же не видно, да и Юрка свой человек, не будет же он земляка и товарища перед строем унижать.
А он унизил. Да ещё и как. Правда, морали, как подполковник за опоздание на физзарядку, не читал, но наказал более сурово, чем тот. Моим ушам даже не верилось.
— За нарушение дисциплины в строю один наряд на кухню вне очереди! — объявил Юрка.
Может, он меня не узнал? Стриженые и в одинаковой форме, мы все здесь, словно из инкубатора, все на одну колодку шиты. Я хотел было сказать: брось, мол, Юрка, опомнись, это же я — Иван, но только рот раскрыл, а Юрка ещё суровее:
— За спор с командиром — ещё один наряд!
Теперь до моего сознания дошло, что служба — не дружба, а Юрка в погонах — не Юрка, а строевой старшина, правая рука комбата, и, чтобы не отхватить третьего наряда, послушно выкрикнул «есть» и, посрамлённый, смиренно встал на своё место. Щёки и уши горят пламенем: стыдно перед соседями по шеренге, которым я успел похвастаться, что старшина мне не шёл и не ехал, мы, мол, вместе с ним свиней пасли. Тогда мне завидовали, а теперь ехидно улыбаются и смотрят, словно на первого в мире брехуна. На их месте я бы тоже не поверил. Так друзья не делают. Теперь я с ним здороваться не буду, век руки не подам, пусть хоть на колени падает. Буду по субординации: козырну — и катись своей дорогой. Видели мы таких земляков.
А утром, на завтраке, и Санька свою власть показал. Село наше отделение за стол, и, как всегда, получилась заминка — никто не хочет кашу делить. У каждого свои причины: тот не умеет, тот далеко сидит, так неудобно, а я близко сижу, да боюсь врага нажить. Делёж каши — дело деликатное. Не доложишь — горе, переложишь другим — себе мало.
