Когда офицеры справились с перепиской и перекличкой, я думал, что уже больше интересного и неожиданного ничего не будет. Комбат есть, командиры взводов есть — начальства по уши, только слушайся. Но тут оно только и начало прямо на глазах размножаться. Офицеры выстроились в строй каждый во главе своего взвода, а подполковник как грянет команду «Смирно», аж стёкла в казарме зазвенели.
— Слушай приказ!
Приказ был начальника училища. Наверное, поэтому подполковник читал его так громко, подчёркивая каждое слово, чтобы не пролетело мимо наших ушей, сам стоял, словно статуя, не раскачивался и не шатался. Приказ же генеральский, и вместе с приказом здесь как бы присутствовал и сам генерал. У меня, по крайней мере было такое ощущение. Вот и дожился я наконец до того, что стою в настоящем строю, а не с подлюбскими хлопчиками на заливном лугу, который зарос репейником и крапивой; и читают мне приказ настоящего генерала, а не выдуманного нами, самозваного Чапаева в лице Саньки. Тут забудешь, что нужно и дышать.
А из приказа так и сыплются должности и звания: воспитанника выпускного курса Колдобу назначить старшиной батареи и присвоить ему звание — старшина; воспитанника Пятаченко назначить помощником командира взвода и присвоить ему звание — сержант. Новоиспечённое начальство выходит из строя, чтобы все его видели, и стоит, словно аршин проглотив. Аж не верится, что минуту назад это были обычные смертные, как и все мы, а теперь они имеют над нами власть, данную им самим генералом. Да сколько их! Я подсчитал, что двенадцать. Но самое удивительное не в этом. Самое неожиданное и удивительное в том, что перед строем стоит и Санька Маковей — командир отделения, а по званию — ефрейтор. Для меня это — словно гром с ясного неба. Когда и как он успел выслужиться? Разница же между моей и его выслугой всего три дня — на столько позже меня приняли в училище из-за той проклятой двойки, и он уже — на тебе — ефрейтор. Я человек не завистливый, не карьерист, а тут обидно.
А Саньку не узнать. Сначала, правда, и он растерялся, то бледнел, то краснел, затем взял себя в руки, очнулся, стоит, словно штык, напускает на себя суровости. Как же — шишка на ровном месте. Боюсь, что сейчас к нему на козе не подъедешь.
Приказ закончился словами «генерал-майор Степанов». Подполковник их прочитал, особо выделив голосом, словно печать поставил, чтобы до всех дошло, что это нам не шуточки.
А в глазах у Саньки суровости всё больше и больше. Её прибавляется по мере того, как подполковник, прочитав приказ, рассказывает, что значит младшие командиры и как мы их должны слушаться. А слушаться мы их должны больше родного отца, ведь в армии приказ начальника — закон для подчинённого. А это значит: как Санька что вякнет, то — для меня и закон, и уже не смей огрызаться, не смей слово поперёк сказать. Легко это мне будет, если мы иной раз в спорах доходим и до рук? Редко, правда, но было. А там кто его знает: может, он ко мне уже так и не будет цепляться, по-земляцки?
