— Ты понял, мальчик? — спросил, наконец, меня генерал.
Я всё понял, кроме одного — принимают меня или выгоняют, — и на всякий случай хотел сказать «так точно», а получилось снова проклятое «ыгы».
— Ну, если «ыгы», — подвёл итог генерал, — то запишем мы тебя во вторую батарею к подполковнику Асташевскому. А за русский язык, мальчишка, возьмись как следует!
— Благодар-рю! — отчеканил я тут же чисто по-русски и с бумажкой в руке, которую мне дал офицер, сидевший рядом с Батей, выпорхнул из кабинета, чуть дверь лбом не высадил от радости.
— Приняли! — выпалил я хлопцам, страдавшим ещё под генеральскими дверями, и они снова повеселели.
— Приняли! — радостно сказал я Юрке, который ждал меня на дворе, чтобы не мозолить глаз начальству возле генеральского кабинета. Юрка тоже обрадовался, сильно пожал мне руку, но, прочитав бумажку, что мне дали у генерала, почему-то разочарованно присвистнул:
— К Асташевскому?
Я встревожился: что такое, чем ему не нравится подполковник Асташевский?
— Маятник? Это же самый занудливый комбат…
— А почему — Маятник?
— Сам увидишь, — загадочно улыбнулся мой опекун.
Но мою радость ничто не могло затемнить. Я уже — не скворец, меня приняли в училище, я генерала не испугался, так что мне сейчас какой-то Маятник? Он же меня не съест. Конечно, было бы лучше попасть к майору Бардоносу, которого так нахваливает Юрка, тот будто свой в доску, но ведь тут уж капризничать не будешь, не дома.
Наконец мы с Юркой попрощались, он пошёл в свою казарму, а я уже в свою. На лестнице, что вела на второй этаж, проверил, всё ли имеется на своём месте. Кажется, всё: кепка на макушке, воротник рубашки застёгнут на армейскую пуговицу, одно что ремешок на брюках нужно подтянуть на последнюю дырочку — подвело живот. Только вот отцовским ботинкам ничего не сделаешь. На дёготь, которым их ваксили ради черноты, налипло столько пыли, что не видно ни чёрного, ни рыжего. Тут уж чисти их хоть тресни, а блестеть они не будут. И только приведя себя в полный порядок, я взялся за щеколду высоченных и тяжёлых дверей. Какая она там, казарма?
Первый мне попался на глаза новоиспечённый салага. Стриженый «под Котовского», в новой военной одежде, которая топорщилась на нём лубом, он, словно каменный, стоял у стены коридора рядом с тумбочкой и смотрел на меня, как пролетарий на буржуя — подозрительно и сурово. Я понял, что он костьми ляжет, а чужака не пропустит. Пронзив меня пристальным взглядом, он чуть-чуть улыбнулся надменной улыбкой. Понятно — на его стриженой голове пилотка со звездой, на плечах погоны, пояс с медной бляхой, а на мне из военной амуниции всего отцовская пуговица и скороходы. Только плевал я на его улыбку.
