кий очерк” (6-13) посвящен более внешним обнаружениям экстазов Анджелы и общему описанию ее страданий и озарений, чем собственно биографическим фактам.
Не иначе, надо полагать, относились к Анджеле и другие близкие ей минориты, те, которые присутствовали при ее кончине (259), те, кого называла она своими сынами, к кому она обращала свое “Завещание" (255), и те, кто приходил беседовать с нею. Среди последних был и Убертино да Казале, знаменитый вождь средне-итальянских спиритуалов. Как сам он пишет в своем “Древе крестной жизни Иисуса”, в прологе, в 1298 г. до него “чудесным образом” дошла весть о “досточтимой и святейшей матери Анджеле из Фолиньо, женщине истинно ангельской жизни на земле” (Angela—angelica). Убертино посетил ее, беседовал с нею и убедился в ее святости. Господь открыл Анджеле сердце Убертино: она рассказала ему о пороках его и благодеяниях Божьих, ему ниспосланных, возродила павший было дух бурного спиритуала, и снова в духе Убертино родился дух Христов. Видимо, Убертино знает и другие подобные случаи благодетельного влияния Анджелы и верит, что она “поставлена Богом ради многих сынов духовных, она, матерь прекрасной любви, страха, величия и святой надежды, ибо через нее приходят к этим сынам всяческие блага и неисчислимая честь”. И Убертино подымает свой голос против завистников и хулителей ее непорочной жизни: были и такие, и Анджеле много приходилось выносить от “братьев”.
Итак, Арнальдо был не один. И не ради себя только, а, вероятно, и не по собственному только желанию стал он “писцом” Анджелы. Взаимная дружба помогла делу и позволила преодолеть смиренное противление святой. Неохотно, но все же продиктовала она брату Арнальдо свои поучения, откровения и видения (3). Арнальдо приходил к ней, писал под ее диктовку или слова (“И часто заставлял я ее по многу раз повторять слово, которое должен был записать” (5)), а потом прочитывал ей записанное, для исправления (3, 4). Много в речах ее было непонятного, много непередаваемого (4, 5). Не всегда Анджела и Арнальдо находились в должном состоянии духа. Но Арнальдо усиленно подчеркивает свою добросовестность и достоверность записанного, объясняя особенности своего труда. По его словам (5), он пытался передать речи Анджелы слово в слово, буквально переводя их с итальянского (Ан-
джела говорила с ним по-итальянски) на латынь. Последнее подтверждается и строением фраз, и обилием итальянизмов, как botta — лягушка, inoplerata-inorpellata — покрытая мишурой, гира — одежда, rippa — скала или как форма “filioli” и смысл таких слов, как “gratiosus”. Но в какой мере точна передача речей Анджелы и не прибавил ли Арнальдо кое-что от себя, определить трудно. Заявления его не настораживают, общий тон и характер всего труда скорее склоняют нас к доверию к словам его автора. Прямых противопоказаний нет за исключением, может быть, последней фразы § 120: “Per hoc autem significatum est mihi, quod cito migratura eram de hoc saeculo, nam hoc fuit circa principium meae infirmitatis ultimae”
