Однажды, когда она уснула, он все-таки не выдержал - спустился один в кафе на берегу, у самого моря, между огромными валунами, о которые разбивались волны, так что соленые брызги долетали до сидящих, попадали на лицо, губы.
Он взял стакан красного терпкого вина, потом второй, потом третий и так сидел, потягивая мелкими глотками, до самого закрытия, и даже после, но уже не в самом кафе, а неподалеку, вскарабкавшись на шершавый, скользкий валун, почти со всех сторон окруженный водой, - словно ждал чего-то, что вот-вот должно было проясниться.
Не прояснилось.
То ли он не дождался, то ли в какой-то момент упустил, но все равно было хорошо и не зря, и уходил он, обрызганный весь с головы до ног, прозябший, однако с близкой, почти различимой мыслью.
А через день, как раз накануне их отъезда, неожиданно заштормило, возле будки спасателей вывесили на мачте черный шар и почти никто не отваживался купаться, хотя по-прежнему пекло солнце, слегка затянутое белесой хмарью, и пляж был привычно усеян загорающими.
Лишь немногие смельчаки рисковали входить в море, особенно свирепствовавшее, как казалось, возле берега. Волны летели рыча на прибрежные валуны, взметывая мириады искрящихся брызг, прокатываясь с грохотом и пеной, сбивая с ног. Там, дальше, казалось как будто спокойней, но мало кто туда заплывал.
Они тоже загорали, сонно глядя на извивающиеся пенные потоки. Все кончалось, нужно было прощаться, да они уже и насытились. Однако, поскольку уже виден был рубеж, хотелось вкусить напоследок, оставить на память, поэтому он не удивился, когда она внезапно поднялась и, бросив через плечо: "как хочешь, а я пошла купаться", решительно направилась в море.
Он неохотно поднялся вслед за ней, постоял некоторое время, подставляя ноги захлестывающей их шипящей пене, - и тоже пошел, нырнул, поплыл, стараясь не упускать из виду то исчезавшую, то вновь появлявшуюся среди волн ее голову.
- Замечательно, да? - крикнула она, карабкаясь на очередную волну и высоко взлетая вместе с ней. Он же не столько услышал, сколько догадался по ее восторженному, отчаянно-шальному лицу, и уже точно летел, падал, снова летел, выныривал, озирался тревожно и весело, и никак ему было не догнать.
Не поймешь, сколько прошло времени, но радостная первоначальная легкость вдруг исчезла, руки, силу которых, набранную за эти недели, так приятно было ощущать, отяжелели, будто свинцом налились, и каждый взмах давался с трудом.
