Долетевшие с улицы крики подсказали, что обретение равновесия – непозволительная роскошь.
Я устремилась в главный зал магазина: Алиса и Эмми уже прилипли носами к окну.
– Я прозевала какой-нибудь праздник? – спросила я, полная самых дурных предчувствий.
Протесты прошлым летом и мятеж Средизимья начинались на улицах точно так же.
– Думаю, мы все прозевали, – усмехнулась Алиса, указывая на толпу людей, размахивающих палками с привязанными к ним живописными лоскутами.
Я облегченно вздохнула – люди в толпе выглядели счастливыми.
Когда я распахнула дверь, в мастерскую ворвалось сияющее солнце; оно пропекло булыжники мостовой и навело нарядный глянец на лица людей. Теперь я отчетливо видела, что это праздношатающиеся гуляки, а не бунтовщики. Они размахивали стягами всех оттенков красного: от ослепительно-алого до выцветшего бурого – видимо, схватили первые попавшиеся под руку тряпки.
– Да здравствует принц Вестланда! Да здравствуют реформы! – неслись из толпы радостные крики.
– Билль уже принят? – недоверчиво спросила Эмми.
Я покачала головой – Билль пока существовал только в черновом варианте, впереди его ждали ожесточенные дебаты и голосование.
Какой-то прохожий сунул в руки Эмми листовку.
– Сегодня принц Вестланда представил проект реформ членам Совета! – Прохожий потряс флагом, чья ярко-красная киноварь превосходно сочеталась с его красным колпаком. – Читайте, читайте! Скоро вы не узнаете нашу Галатию!
Эмми и Алиса уткнулись в листовку, содержащую основные положения «Билля о реформе». Я знала их наизусть, словно зачитанную до дыр книгу, – беседы, которые мы часами вели с Теодором, не пропали даром. Однако пока беззаботная толпа маршировала по улице, меня все больше и больше охватывало смятение. Люди открыто поддерживали Билль, но ведь Совет не сдастся без боя. И не обернется ли сегодняшнее ликование жестоким кровопролитием, если надежды людей снова не оправдаются?
– Вернемся лучше к работе, – тихо проговорила я, провожая взглядом толпу, которая алым пятном растворялась в полуденном мареве.
Я раздраженно отшвырнула гребень – волосы наотрез отказались укладываться в прическу, приличествующую официальному ужину, который я согласилась посетить вместе с Теодором. Замысловатые прически знатным дамам сооружали горничные, обученные парикмахерскому мастерству, либо знатоки-цирюльники. Мне подобная роскошь была не по карману, однако торжественный прием требовал не менее торжественной прически. А золотая цепочка на моем запястье намекала, что я добровольно приняла на себя обязанности спутницы царской особы и не смею ударить в грязь лицом. В воздухе пахло розовой пудрой. Как мне нравился этот запах, когда я покупала пудру у аптекаря! Теперь же он невыносимо щекотал мне нос.
