Газета осталась лежать на земле, и уже через десять минут какой-то крайне серьёзный менеджер наделал из неё корабликов и отпустил в плавание по цветной реке, бежавшей вниз, чтобы слиться с другой рекой, побольше, и, если повезёт, доплыть до Каспийского моря.
Менеджер (которого с детства звали дядя Фёдор и который вообще-то не очень изменился с детства) смотрел на уплывающие по радуге кораблики и улыбался. Как их складывать из бумаги, его научил сегодня во сне кудрявый парнишка.
⁂
Стрелка на часах неумолимо ползла к шести; читальный зал вот-вот закроется, к шести тридцати надо на капельницу, а это ещё доехать до улицы Барбюса (интересно, кто такой был этот Барбюс? Звучит как собачье имя!), ведь опять будет пробка. Ася, Ася, ну что ты делаешь? Можно подумать, философия не подождёт.
Ася крадучись, как книжный вор, пробралась… нет, не к полке, на которой стояла хрестоматия по философии, и даже не к Гегелю. И не к Витгенштейну. А к дальнему столу у западного окна, за которым обычно сидел любящий Густава Майринка Ян Малинин.
Он, в общем, и сейчас там сидел – правда, услышав недовольный голос двери, по привычке стал невидимым. Вместе со всеми своими кудряшками, полосатой рубашкой, богатым внутренним миром и учебником по философии, который держал в руках.
Ася подошла к столу и остановилась в нерешительности. Её бледное, в веснушках, лицо и желтовато-карие осенние глаза могли бы служить иллюстрацией к статье «Разочарование» в какой-нибудь книге Экмана, которого Ян подозревал в склонности к чрезмерным обобщениям, но читал всё равно с удовольствием.
– Ну и на что ты надеялась, – процедила сквозь зубы Ася, развернулась и пошла к выходу, уже особенно не таясь.
Корешки книг смотрели на неё с деланым сочувствием; правда, доверчивый простак Симплициссимус Гриммельсгаузена почти кричал: «Эй, развернись!», но Ася его не слышала. Ян смутно подозревал, что, кроме него, голоса книг в читальном зале вообще никто не слышит, но спрашивать ни у кого не решался. Всё-таки грань между милым безумием и психиатрическим диагнозом тонка в глазах человеческих. Даже если это обращённые на Яна восторженные глаза какой-нибудь очередной очарованной однокурсницы…
– Д – дурак, – сообщил Яну вдруг со свойственным ему тактом толковый словарь Ефремовой.
– А? – невидимый Ян аж развернулся на стуле. Стул заскрипел. Ася Энгаус замерла в проходе между стеллажами, как кошка, которую застали врасплох, огляделась (как показалось Яну, с надеждой) и понуро побрела к выходу, согнувшись, как вопросительный знак. То есть, по мнению Михаила Светлова, как состарившийся восклицательный.
