Кое-где по склону холма виднелись большие каменные дома, однако высокие ограды мешали рассмотреть, обитаемы ли они или заброшены. Между ними грязным потоком разбегались кирпичные развалюхи, крытые соломой, и совсем уже нищенские постройки из досок и прутьев, обмазанные глиной. Каждый строил, где попало, вокруг домов и ветхих строений бедноты вились тропинки, лоснившиеся от выплескиваемых на них помоев. Они редко совпадали с булыжными мостовыми некогда пролегавших здесь улиц. У небольшого расширения, делившего хребет холма, близ небольшой седловины, их поджидал всадник, в котором Юсеф-паша, приблизившись, узнал Абди-эфенди. Он ловко сидел на коне, тучность его сейчас была почти незаметна, как будто перед пашой предстал другой человек.
— Служить своему господину, — спасти свою душу! — сказал писарь, умело разворачивая и одновременно сдерживая своего коня, и хотя Юсеф-паша порадовался этим словам, он ничего не ответил, а лишь кивком головы приказал Абди-эфенди встать по его левую руку.
Откуда-то из-за деревьев доносились удары барабана, шум толпы и звуки зурны — то пронзительные, то хриплые, но одинаково однообразные и навязчиво повторяющиеся. Тропинка привела всадников к утоптанной круглой площадке, в середине ее толпилось с десяток бродячих проповедников, среди которых паша заметил и сектантов-суфиев. Они плотным кольцом окружали двух дервишей. Один из них, ссохшийся старик в заляпанном грязью белом халате, носил на голове огромный белый малахай. Длинные волосы дервиша были заплетены в короткие косички, связанные между собой и ниспадавшие ниже плеч. Другой дервиш был намного моложе, совсем юноша, только чересчур высокий для своих лет. На смуглом лице его выделялись большие светлые глаза. Дервиши, широко расставив руки и отталкиваясь от земли левой ногой, вертелись на правой, все больше и больше ускоряя вращение, ветер развевал полы халатов, глаза юноши поблескивали при каждом повороте, в то время как старик кружился с плотно сомкнутыми веками, прикусив посиневшими губами кончик языка. Музыканты — тоже суфии из ордена бекташей, войдя в раж, терзали инструменты, а толпа вокруг дервишей, не переставая, исступленно вопила: «Алла хайи! Алла хайи! Аллах жив! Аллах жив!». У многих на губах выступила пена. Когда старик-дервиш в полном трансе грохнулся на землю и забился в судорожных конвульсиях, остальные, не прекращая воплей во славу аллаха, подхватили танец. Юноша держался из последних сил, молодость сдерживала безудержное проявление любви к богу, мешала ему достичь зикры — состояния экстаза, которое считается слиянием с божеством и к которому стремились все эти люди.
