— Спать одному на «Святой Руси» — вредно для здоровья. Если нет женщины, Ванюша, то спи хотя бы с шашкой. Можно тоже — наголо.
Уже собираюсь заорать, но понимаю: ложная тревога. Борзята с гулек вернулся. Или где он там был?
— Слышь, Борзята, ну и как? Дала?
— Мал ты ещё. Всем — подъём. Тихо, быстро. Собираемся, запрягаемся, убираемся.
— С какого хрена? А пожрать? (Ивашко выражает концентрированное недоумение).
— С такого. Местные унюхали. Что мы смоленские. Скоро бить придут. Или кто думает, что они прошлую осень уже забыли? Косорылы рукосуйные. Бегом.
А ведь Борзята прав: местные очень раздражены на смоленских за прошлогоднее разорение. Мы для них — враги, иноземцы. Побить таких — отомстить «по правде». И плевать, что нас тут не было, что это вообще дела княжеские.
— А! Вы все такие! До твоего князя мне не дотянуться, а вот до тебя — запросто. Сволота невщижская!
Звучит несколько непривычно. Но смысл знакомый — морда нерусская. «Лицо смоленской национальности».
Как обычно: чтобы тебя называли «русской мордой» нужно забраться подальше от родины. «Русские морды» здесь — или в Царьграде, или на Готланде. А на Руси — русских людей нет. Есть смоленские, волынские, киевские, вщижские… Хуторо-центризм как основа мировоззрения.
Но бить будут больно. За все успехи смоленских князей в деле «принуждения к миру» этого Магога. Надо сваливать, «пока не началось».
Ивашко, после ночных лекций в мой адрес, спит на ходу. Так что мне никто не мешает забраться на облучок и взять в руки вожжи. «Уноси залётные!».
Ночь, чёрное небо в звёздах, белая полоса заснеженной реки и три наших тройки. Красота. Ни огонька, ни звука, ни движения. Ни встречных, ни поперечных, ни продольных. Только мы. Скрипим и фыркаем. Тройки разгоняются в пустом пространстве ровной глади речной дороги. Караван входит в темп, в режим, становится единым целым из девяти лошадей.
Держим дистанцию, держим темп скока, слаженный ритм рыси трёх коренников. Их шаг уже не ускоряется — удлиняется. Ровный, скользящий бег. Почти без колебания корпуса. И рядом с коренниками, так контрастно, взмахивают гривами, мечутся в галопе пристяжные. Уже не едем, не плывём — летим. В темноте, под чернотой высоченного, ночного ещё, неба, но — по светлому, по белому полотну снега. В тишине, но — среди музыки ритмичного скрипа саней по снегу. Ничего не мешает этому полёту, ничего не отвлекает. Кажется, во всём мире — никого нет. Метель из снега, взбитого, поднятого копытами передних троек, залепляет замотанное по самые глаза лицо. Но это не раздражает — радует, возбуждает, веселит. Ходу, милые, ходу! Шибче-шибчее-е-е! Встречный ветер толкает в грудь. Волны — холодного воздуха в лицо. Волны тёплого — от лошадей. Разогрелись, родимые.
