А теперь Каллум вернулся к Фионе. Я срываюсь с места и бегу, осознавая, что до сих пор держу в руках картину, которая должна была выразить мои чувства к Каллуму. В бок впивается угол холста. Мне кажется, я слышу, как кто-то зовет меня по имени, но уже слишком поздно.
Я со всех ног несусь к дому и за студией выбрасываю картину. Она с приятным звуком приземляется в мусорный контейнер.
И когда слезы высыхают, этот звук по-прежнему отдается у меня в ушах.
ИМЕННО ДЛЯ ТАКИХ минут и крутят по радио поп-музыку. Наверное, Тейлор Свифт писала свою песню «Отныне и навеки», откуда-то зная, что несколько лет спустя некая девушка окажется одна в доме на северном побережье сельской Ирландии. И пока эта песня будет орать из колонок ее ноутбука, «некая девушка» смешает сахар, масло и какао-порошок и, высыпав все это в кружку, начнет поедать получившееся коричневое месиво ложкой. А для чего «Тридцать секунд до Марса» написали свою песню «Короли и королевы», если не предполагали, что я, Нора Паркер-Холмс, стану ее распевать одна, трезвая как стеклышко, и при этом рисовать грустных девочек, лежащих на диване, стоящих в душе или прячущихся под одеялом?
Когда Эвелин с мамой возвращаются домой, меня уже тошнит от самодельных десертов, которыми я себя напичкала, а охрипшее горло саднит от пения. Я сижу на кровати, укрывшись одеялом, в залитой слезами толстовке и перечитываю первую книгу из «Категорий», «Избранная кровь». Хочется раствориться в знакомых мирах и присоединиться к Вэл, которая живет в своем деспотичном, привычном и таком простом Обществе, где все парни прекрасны и любят тебя до безумия. Я уже как раз дошла до места, где Вэл рассказывает Эрмиасу о том, как она нервничает по поводу Испытания, когда в комнату входит мама.
– Со мной все в порядке, – сразу же говорю я, хотя она ничего еще не спросила. – То есть привет.
Я выглядываю из-под одеяла, мама грустно улыбается и садится на край кровати. Я уже думаю, что она сейчас заговорит о горе грязных от шоколадной пудры кружек, которые я оставила в раковине, но она молча гладит меня по волосам. И тогда я начинаю плакать.
– Я тебе рассказывала о том, как в студенческие годы ездила в Париж? – Она смахивает слезинку с моей щеки.
Я пытаюсь высморкаться в рукав, а мама делает вид, что ей не противно.
– Я тогда была на предпоследнем курсе и записалась в программу, где общаются только на французском языке, хотя сама почти на нем не говорила. Я хотела быть писателем, а то и юристом. И я читала так много, что у меня едва оставалось времени на саму себя. Пока другие студенты ходили по барам, развлекались и заводили друзей, я оставалась в общежитии и пыталась читать Пруста на французском, но у меня ничего не получалось. В отличие от тебя я была не такой умной.
