Следующие недели она следовала советам пастора Видира, а Тоумас сосредоточился на работе и, казалось, потерял способность общаться с дочерью, так как все еще стыдился, что ударил ее. Ката решила пока не переводить Валу на индивидуальное обучение, но сказала ей, что за каждую прочитанную страницу учебника она будет получать поощрение согласно особой системе, которую Ката записала на бумажке и повесила на стену; из дому ей разрешалось выходить лишь в сопровождении, сидеть в Интернете только в течение ограниченного времени, и так, чтобы был виден экран, а мобильник ей давали всего один раз в день и с условием, что мама будет просматривать все сообщения и входящие звонки. Да, это было сурово, но Ката понимала, что на борьбу с «Врагом рода человеческого» у них не так уж много времени, ведь скоро девочка станет совершеннолетней, – а тогда она может переселиться из дому и быстро и верно скатиться по наклонной, чем сама Вала при каждом удобном случае угрожала матери.
Ката искала опору в мысли, что мерзкие письма лежали в Библии, в том месте в комнате, куда мама заглянула бы скорее всего, – а значит, это можно было понимать как крик о помощи. Она поделилась этой мыслью с пастором Видиром, который в их почти ежедневных телефонных разговорах вдыхал в нее веру и оптимизм. Когда Вале начало надоедать ее наказание, она нацарапала на стенах комнаты ругательства и похабные рисунки, начала пинать стены ногами и крушить мебель – кроме кукольного домика, который все так же неколебимо стоял на своем постаменте, ни на йоту не утратив аккуратности и изящества. Валу водили вместе с матерью в общину на собрания и оживленные богослужения; все это время девочка словно не замечала старых друзей, ни с кем не заговаривала, разве только для того, чтобы сказать, что презирает его; ложилась на кровать и орала, пока глаза не вылезали из орбит, а потом неделю молчала. Однажды она сломалась и разрыдалась, но не позволила себя утешить, а вместо этого стала биться головой о стену и поцарапала себя ножницами, так что из комнаты пришлось убрать все острые предметы.
Ката все лучше понимала, что пастор Видир говорил о лесе: ее дочь заблудилась в лесу, она перепачкана грязью, покрыта паразитами, исцарапана ветками; она кашляла бактериями, амебами и грибками; при каждом шаге над ней клубились темные растительные споры.
«Мы и не думали, что это будет легко», – сказал Видир и похвалил Кату за упорство; повторил, что они не одиноки и по всему городу за них молятся. Мать продолжала брать дочь с собой на мессы, хотя присутствие Валы сильно утомляло, а ее негативные настроения были похожи на сильный запах плесени, который не давал другим общаться с ними. Однажды, когда они шли на бдение на улице Хаутун, Ката ощутила в своей дочери перемену: боль и гнев никуда не ушли, но во взгляде наконец проглянула ее цельная сердцевина: невинность, как бы таившаяся под скорлупой, а теперь готовая проклюнуться. При входе их встретила подруга Валы, и впервые с начала наказания та позволила ей проводить себя в зал и усадить рядом с собой. Боясь спугнуть эту перемену, Ката решила держаться подальше, тайком вернулась в машину, где попеременно то курила, то грызла пастилки «Опал», пока шла месса. Когда же вернулась, в зале ощущалась мощная энергетика, музыка и пение как бы струились по воздуху, и Ката закрыла глаза и отдалась на волю спокойствия в эпицентре шторма, согласию музыки, голосов и движения людей. В конце Вала с улыбкой подошла к алтарю и получила от пастора Видира благословение; он заключил ее в объятья, а у ее друзей вырвался возглас ликования, они подняли руки, сгрудились вокруг нее, как стадо, и стали радоваться ее возвращению.
