Как-то коллеги не интересуются. А жаль: уровень развития пенитенциарной системы вполне отражает уровень развития общества. Как в социально-правовом, так и технологически-организационном плане. Заглянув в миску зека, вы сразу получите представление и о производительных силах и о производственных отношениях.
Два века со времён Окаянного не прошли для «Святой Руси» впустую. Двери, правда, деревянные, как и полы, потолки, лестницы. Параши выносные, общий слив. И — запах.
Концентрированный запах тюрьмы: мочи, кала, подсохшей крови, застарелого пота… забивает даже обычную земляную сырость. Сейчас к этому добавился мощный привкус угара. Тюрьма в иллюминации. Разного происхождения: сальные свечки, лампадки-маслёнки, факела… Прежние служители разбежались, а мои на ощупь ходить здесь не умеют.
Самая главная тюрьма «Святой Руси». Но сколь много здесь можно и нужно изменить! В этой части отечественной государственности и национального самосознания. К лучшему, конечно. Посмотрели бы вы как у меня Христодул своё хозяйство организовал! Но, безусловно, нужны инвестиции. А здесь столько лет — одни «пользователи».
Кстати, коллеги, почему «застенки кровавой гебни» входят в перечень туристических достопримечательностей, а реконструированного «пытошного места опричника», или, как здесь, «камеры предварительного заключения Святополка Окаянного» — нет? И — восковую композицию: «посещение блудного сына блудным отцом», в смысле: Владимиром Святым. А оселедец князьям сделать съёмным, в зависимости от веяний в сферах… Неплохой бизнес можно построить.
На минус третьем этаже, в северной части — ледник. В обеспеченных домах туда скоропортящиеся продукты складывают. Здесь — покойников.
— Давно не вывозили?
— Дык… как на Серховице их побили, так и всё. Потом кормить перестали. Два последних дня и воды не давали, параши не выносили.
— Ты-то дал?
— Вынести? Ага.
— А воды?
— Даю. Помаленьку. Некоторым. Они так разговорчивее.
Низкое подземелье, разделённое на две части рядом деревянных колонн-подпорок. Холодно, сыро. Скачущий свет масляных фонарей отражается в лужицах на льду. В земле, в коробе из деревянных долблёных колод неслышно переливается струйка талой воды. Уходит куда-то в стену. В крепостной ров? — Тут недалеко, могли туда прокопать. Нет, ров-то зарос, заилился. В какую-то подземную пустоту. Хорошо, что не в тот ход, по которому мы в город вошли.
В одной половине ледника — пяток покойников, завёрнутых в мешковину. В другой — лошадиная нога освежёванная, моток коровьих кишок, уже без желудка, корзина с чем-то. Съестные припасы местных. В стороне — одинокая вытянувшаяся фигурка под мешковиной. Ноготок отдёргивает ткань, поднимает повыше фонарь, чтобы мне было лучше видно.
