Переход к нэпу привел к появлению слоя советской буржуазии («совбуров») и «нэпачей», финансовое положение которых оказалось значительно лучше остальных. Советские нувориши зачастую становились символом «умения жить», которое традиционно ценилось в условиях жесткой и несправедливой в глазах общества политики власти.
Доступ к деньгам, особенно с партийным билетом в кармане, приводил к тому, что автор журнала «Крокодил» описал следующими словами: «Промысловое свидетельство партбилетом служить не может, а партбилет промысловым свидетельством иногда служит»[318]. Для рядового хозяйственника единственным способом повысить уровень жизни и призрачным шансом приблизиться к новой элите становились растраты.
Проблема растрат волновала власть намного больше, чем разгульное поведение нэпманов, ведь советские служащие порочили ее в глазах общества. Комсомолец А. Игошин в письме И.В. Сталину 25 марта 1926 г. жаловался: «Вот — заслуженный партиец-коммунист с 1905 г<ода> в партии, он, Зав<едующий> Ф<инансовым> О<тделом>, произвел растрату в 30 тыс. рублей. Подрывает авторитет и партии, и Сов<етского> Правительства»[319]. Имиджевые потери, связанные с встраиванием советской бюрократии в рыночную систему нэпа, оказались слишком серьезными. Как справедливо отмечал С.В. Воробьев, «под влиянием нэпа начинает формироваться определенный стиль жизни партийно-советской и, особенно, хозяйственной „элиты“, отклоняющийся от официально декларируемого образца. Неотъемлемым элементом такого стиля становятся коррупционные практики» [320].
Для описания подобного поведения даже появлялись специальные термины («онэпивание», «хозяйственное обрастание», «мелкобуржуазное заражение»), провозглашенные одной из болезней РКП(б)[321]. Таким образом, ответственность за моральное разложение советских деятелей власть перекладывала на идеологически чуждых нэпманов: «Период нэпа таит в себе опасности, особенно для той части коммунистов, которая в своей повседневной деятельности соприкасается с нэпманами. Неустойчивые элементы иногда начинают тяготиться режимом партийной дисциплины, завидуют размаху личной жизни народившейся новой нэпманской буржуазии, поддаются ее влиянию, перенимают ее навыки, ее образ жизни, входят в дружбу, а не только в обязательные для них деловые отношения. <…> В личной жизни это выражается в участии в совместных с нэпманами обедах, не вызываемых отнюдь деловыми соображениями, — вечеринках, развлечениях, в посещении казино, скачек, ресторанов, дома свиданий и пр., в допущении для себя и своих близких сверхумеренных ставок, искусственных премирований и т. д.»
