Я захожу в хижину, беру ружье, протягиваю ему второе. Он не двигается с места и вздыхает:
– Габриэль умерла пять лет назад, Пьер. В тот недоброй памяти год, когда лосось поднялся не в том месте. Ты уже приходил сюда за помощью. Мы не смогли ее спасти. Банн нанес ей смертельный удар в лицо.
– Что ты несешь? Габриэль ждет нас! Ну же, идем!
Он качает головой.
– Тогда я пойду один.
– Погоди…
Уоррен встает с качалки, заходит в хижину и возвращается с маленькой камерой. Тяжело вздыхает.
– Последняя кассета там, внутри. Та, которую Габриэль снимала до самого конца… Ты уже видел эти кадры много-много раз. И всякий раз ты забываешь. Ты уезжаешь обратно в город, возвращаешься каждый год, ставишь палатки на лугу… Потом наступает момент, когда ты приходишь сюда за ружьями… У меня сердце рвется, когда приходится показывать тебе это видео. Но… посмотри.
Мои руки дрожат, когда я нажимаю на кнопку «воспроизведение».
Уоррен, уходящий в сторону леса, слышит, как я кричу.
* * *
Год спустя я вернулся на луг.
Как красива ярко-зеленая трава, и цветы распустились во множестве. Я ищу глазами лососей в бухте, мне хочется увидеть, как они преодолевают течение с наполненными икрой брюхами и как их чешуя играет на солнце.
И гризли уже здесь, во всей их мощи, готовые к охоте.
Оба лагеря уже стоят на зеленом травяном ковре, защищенные электрическим ограждением. Ткань палатки в лагере номер один начинает подрагивать, и я слышу, как скользит застежка-молния.
Мое лицо расплывается в улыбке.
Габриэль машет мне рукой, подавая знак, что обед готов.
Из двадцати шести букв алфавита исчезла «к». Их осталось всего двадцать пять[23].
– Маленькая фея пришла будить тебя!
Ласковое прикосновение к плечу. Грег резко выныривает из сна. Теплый свет лижет его лицо, когда Ева открывает жалюзи. Она опять подходит к нему, показывает на экран компьютера:
– Ну как, пришло вдохновение?
– Как бы не так! Что за адская мука – писать текст без этой проклятой буквы! Никак не могу свыкнуться. Надо было как-то оградить себя от этой напасти.
Начинающий автор с трудом отрывается от кресла и ковыляет к окну. Виноградники тянутся до самого горизонта. Баньюльс устало ластится к морю – этакое изысканное лакомство на синей гризайли. Сентябрь добела раскаляет черепицу, смешивает оттенки, играет с ароматами лета – бурой земли, созревающего винограда, запаха соли, принесенного ветром. Четыре часа дня. Невеста писателя вертит в руках опустевшее перламутровое жилище наутилуса и кладет раковину слева от лилии в вазе. Девушка изящная, ноги как у газели, волнующая в своем одеянии наяды. Грег потягивается, допивает вино, налитое в бокал перед сиестой, и целует ее:
