Он повернул к нам свою огромную морду и уставился на нас, не шевелясь. Втянул в себя воздух, принюхиваясь. Легкий порыв ветра донес наш запах до его ноздрей. Я собрал штатив, вытащил перцовый газовый баллончик и взял за руку Габриэль:
– Лучше вернуться в лагерь.
Мы двигаемся слишком торопливо, и Габриэль подворачивает правую ногу.
Мы оба отчетливо слышим негромкий хруст.
* * *
Под пологом палатки номер два ветрозащитная лампа струит над нашими головами мягкий свет. Плавно колеблется красное полотнище.
На лице Габриэль игра света и тени. Ее щиколотка перевязана стерильным бинтом, она может опустить ногу на землю, ей удается сделать легкие вращательные движения, но опираться на ногу больше двух секунд она не способна. Понятно, что речь идет о небольшом растяжении, как уже случалось с нами раз пять-шесть на диких землях с их неровностями почвы. Моя жена железный человек, она не жалуется и даже полагает, что это знак для нас, побуждающий задержаться до конца сентября. Я придерживаюсь обратного мнения: это знак, что надо уходить. Предлагаю двинуться к хижине Уоррена и завершить нашу миссию, но Габриэль опять категорически отказывается. Я терпеть не могу с ней спорить.
Чечевица с сосисками варятся на плитке, от которой исходит уютное тепло. Варево булькает и вкусно пахнет, мы едим из одной тарелки, вторая разбилась. Проглатываем еду с комом в горле. Нас воротит от пищи в то время, когда наши гризли подыхают с голода в нескольких метрах от нас. Но мы ничего не можем поделать. Мы поклялись никогда не вмешиваться, не нарушать их ритм жизни, их равновесие. Иногда это трудно. Два года назад я видел, как прямо передо мной тонул медведь, и мог бы его спасти. Я этого не сделал. Таков порядок вещей.
– Некоторые самцы начали искать ракушки в бухте, – говорит Габриэль. – Похоже, они поняли, что лососей не будет. Но сколько моллюсков им потребуется отыскать, чтобы заменить рыбий жир? Каждый уходящий день приближает их к смерти. Они это чувствуют, я уверена.
Моей жене плохо, я это знаю. Не физически, а морально. На этот раз ее захлестнули эмоции. Эти гризли, наши гризли – одни из последних на планете. Весь их вид рискует угаснуть в этом году. Я стараюсь ее успокоить, говорю, что, может быть, зима будет не такой уж долгой и не такой суровой, как в прошлые годы. И они выживут.
– Гризли подбираются к лагерям, – добавляю я. – Сегодня после полудня я видел одного, он был всего в метре от заграждения. Они никогда ничего подобного не делали. Я и правда думаю, что пора уходить.
