Заговор «красных маршалов». Тухачевский против Сталина | страница 18

…В багровом мареве языческих пророчеств,

Короной сумрака венчающих закат,

Бесшумный вещий ворон птицей ночи

Шепнет о чем-то смутно, невпопад.

И проскользнут случайно, в беспорядке,

Без логики и смысла, как во сне,

Как впечатленья в призрачном остатке

В глубинах памяти мерцают, как во тьме:

И Кот-Баюн в преданьях Лукоморья,

Варяжские ладьи на цареградском взморье;

Кудесник в свете гаснущего дня

Пророчит князю гибель от коня;

И сад чудес в безумье чародейства,

Лик «Бонапарта» в смуте лицедейства,

И пафос скифства в гуле мятежа,

И на штыке красногвардейца

Христос возникнет в снежной мгле,

На миг, чтоб тут же раствориться,

В тоскливо-монотонном дне.

С.Т. Минаков

Он «был стройным юношей, весьма самонадеянным, чувствовавшим себя рожденным для великих дел», – вспоминал о будущем маршале друг семьи и его близкий приятель, известный музыкант Л.Л. Сабанеев. – …В нем было нечто от „достоевщины“, скорее от „ставрогинщины“»^>39. Демонстративный «аристократизм» Тухачевского провоцировал иронию его приятелей по кадетскому корпусу и Александровскому военному училищу, прозвавших его «новоявленным Андреем Болконским»^>40.

«Строевой офицер он был хороший, – оценивал его фронтовое поведение однополчанин, князь Касаткин-Ростовский, – …хотя не могу сказать, чтобы он пользовался особенной симпатией товарищей….Он всегда был холоден и слишком серьезен. с товарищами вежлив, но сух»^>41. «Гвардейски-аристократическая», холодноватая надменность Тухачевского бросилась в глаза и Н.А Цурикову, оказавшемуся с будущим маршалом в одном лагере для военнопленных в Ингольштадте^>42.

Сослуживец, близко наблюдавший его в 1919 г., вспоминал: «Одно время Тухачевский носил ярко-красную гимнастерку, но при этом всегда был в воротничке, в белоснежных манжетах и руки имел выхоленные с отточенными ногтями»^>43. «Аристократ», по мнению В.М. Молотова^>44. «Он казался всегда несколько самоуверенным, надменным…» – отмечала Г.Серебрякова^>45.

«Аристократизм» был образом жизненного поведения Тухачевского, его общественного самоутверждения, а в условиях советских – нарочито-вызывающей демонстрацией «аристократа в демократии»^>46. Английская пресса еще в 1920 г. утверждала, что «советские главари страшно дорожат присутствием в их среде Тухачевского…»^>47, поэтому он мог позволить себе провоцирующую демонстрацию своего аристократизма. «Он был уверен в себе и собственном влиянии», – заметил генерал М. Гамелен, принимавший его в Париже в феврале 1936 г.