— Ну, что, наш Цербер тебя не съел? — сразу же перешла она на «ты» и улыбнулась своей обворожительной ободряющей улыбкой.
— Он обыскал меня, — улыбнулся я в ответ. — Не несу ли я мешок или кофр, чтобы похитить сокровища в квартире сорок два. — Я переступил порог и остро почувствовал, какой же я идиот, какой же мужлан, «мульё» — невоспитанный мужик. Цветы! Мое лицо лучше всего сказало ей, как я огорчен. Но она не поняла почему и, пытаясь ободрить меня, воскликнула:
— Где тут сокровища? Где? Проходи! Поищи.
— Я уже нашел его, — тихо проговорил я и поцеловал ей руку. Это был вообще мой первый поцелуй женской руки. — Самое большое сокровище в этом доме — его хозяйка.
С первой же минуты мы говорили по-английски, и все это на чужом языке звучало неправдоподобно, можно было истолковать и как комплимент, и как упражнение в любезности. Я посмотрел в ее голубые озерца и мысленно воскликнул: «Боже, до чего же красивые глаза!» Фантазия моя быстро распоясалась не на шутку: я уже представил себе, какие у нее приятные губы и что она, возможно, мечтает о поцелуях, ведь Григорий Андреевич где-то в Югославии, да и возраст у него, наверно, к семидесяти, а она…
— Толя, проснись! Что ты думаешь о чае?
— Нет, нет, вы не беспокойтесь! — встрепенулся я и даже испугался, мне показалось, что она проникла каким-то образом в мои греховные мысли.
— Напрасно. Беспокойства никакого нет, а чай, между прочим, входит в нашу учебную программу. Файв о’клок, думаю, тебе о чем-то говорит? Чаепитие в пять часов вечера — вот мы и займемся этой бытовой частью островитян.
Мы прошли в большую столовую. То, что там было, могло поразить любое воображение. А я просто был ошарашен: шкаф с необыкновенной посудой у одной стены, шкаф с не менее диковинным хрусталем — у другой, на стенах картины. Честно скажу, я не знал, чьей кисти они принадлежали, но рамы, массивные и дорогие, наверно, заключали оригиналы. Как-нибудь надо спросить хозяйку. А может, у нас будет урок по живописи, музыке, поведению в обществе и что еще — не знаю. Посреди комнаты стоял большой полированный стол персон на двадцать и стулья с мягкой обивкой. На одном краю стола я заметил два прибора: тарелки, фужеры, рюмки, вилки, ножи. Все это блестело и сверкало.
— Я провожу тебя в ванную комнату, ты можешь помыть руки, — предложила Кира Николаевна и пошла вперед по коридору.
Все кругом было великолепно: бра, светильники, различные безделушки, африканские маски и ножи на стенах. А ванная комната сверкала необыкновенной плиткой и никелированными предметами, о назначении некоторых я даже не знал. Хозяйка вышла, а я, обалдевший, вдруг почувствовал себя громоздким и неуклюжим, мои движения были неестественны. Я стоял перед ослепительно белой раковиной, глядел на себя в зеркало и был сам себе противен до тошноты за свои поганые мысли о Кире Николаевне по поводу поцелуев. Ничтожество, плебей, убожество, пигмей — все что можно было навесить на себя, я навесил, и мне показалось, что мой рост уже был не метр восемьдесят пять, а значительно поубавился: голова ушла в плечи, моя прическа была мне противна, костюм морщился на плечах, галстук давно пора выбросить на помойку, купить новый и научиться завязывать, а не снимать каждый раз через голову. Правда, лицо у меня было более-менее — нравилось женщинам, и спортивная фигура была под стать лицу. Это все, что я имел в активе, остальное от внешнего вида уходило в пассив.
