— «Она вошла, как утреннее сияние солнца, и в мрачном замке сразу стало светло и уютно. Ее голубые глаза, такие яркие и бездонные, как два таинственных горных озерка, поглядели на меня с любопытством, не лишенным загадки. И непонятно было, чего в них больше: любопытства или иронии. Я глядел на ее стройную фигуру, затянутую в плотную одежду, и не мог оторвать глаз от изумительно спокойного прекрасного лица. Едва заметная улыбка тронула ее полноватые губки. Она была просто красива, и в то же время в ней угадывалась неприсущая красивым женщинам доброта. Я удивился, что такие женщины существуют на свете, и одна из них станет моим испытанием». — Я театрально склонил голову перед Кирой Николаевной.
— Очень мило! — улыбнулась она. — Откуда вы это почерпнули? Из Шелли?
— Это Шоу, я лишь чуть-чуть его подправил под ваш портрет.
— Вы хотите, чтобы я дала вам прекрасную языковую рекомендацию?
— Нет! Поклянитесь говорить правду и только правду!
Она приняла навязанную ей игру и, подняв руку, торжественно произнесла:
— Клянусь!
В эту секунду я увидел лицо генерала: он глупо улыбался, как это бывает с людьми, когда при них говорят на иностранном языке, а они не понимают и силятся что-то ухватить из отдельных фраз.
Кира Николаевна тоже увидела лицо генерала и сразу же пояснила:
— Лев Алексеевич, я не пойму, где он изучал язык: так говорят в Ориноко и так говорят в Каролине.
«А еще, мадам, — заметил я мысленно, — Кентукки, там жил мой приятель Рой Снайдер, американский сержант, с которым мы были вместе в Японии целых восемь месяцев, и он был моим первым учителем английского языка, и, надо сказать, хорошим учителем, потому что я уже через три месяца насобачился говорить по-английски, а точнее „по-американски“. Он диктовал мне десятки слов и выражений, которые я выучивал и прокручивал в своем общении с американцами. И никакой институт не смог выколотить из меня весь этот языковый американизм, и я рад, что Елена Николаевна, которая сама прожила несколько лет в Америке, не стремилась меня переделать».
— Если я закрою глаза и буду его слушать, я не возьмусь утверждать, что он русский.
— Да, да! — закивал радостно головой генерал. — Я вот тоже слушаю, как он говорит, и не пойму, кто и где научил его американизму.
«Врете, товарищ генерал! Какой вы, к черту, разведчик! Вы даже языка не знаете. „Американизму, американизму!“ Чего вы понимаете в американизме? Сидел под крышей дипломата и руководил. „Сам погибай, а товарища выручай!“ Вы не погибнете, генерал, вы провалитесь и будете сидеть в кабинете, ездить по выходным на загородную дачу, получать все блага, которые вы себе присвоили, может быть, обирать своих „Роджеров“. А тот инженер, сеньор лейтенант с подводной лодки „Галактика“, разгрыз ампулу с ядом. Почему он это сделал — никто никогда не узнает, хотя вы, генерал, утверждаете: сам погиб, но товарищей спас».
