Мы расположились по отработанной схеме возле дома агента. До его выхода на связь был еще целый час, но уж такое было правило у «семерки» — место наблюдения занимать заранее. У памятника Котовскому тоже работали наши ребята, они на дальних подступах и включатся, как только мы приведем агента и состоится встреча с неизвестным нам объектом. После этого произойдет перетасовка: наша группа оттянется, а вторая группа выйдет на передний план. Дальше покажет обстановка, заранее нельзя предсказать, как будет работать «семерка».
Время пустого ожидания течет очень нудно: пересмотришь по нескольку раз все дома вокруг, стеклянные глазницы окон, выбоины на тротуаре, передумаешь все свои мысли, и при этом упаси Бог отвлечься от подъезда. Нельзя надеяться на своих товарищей, тут каждый работает и отвечает сам за себя. Тебя никто не предупредит, рации молчат. Только тогда могут сказать, когда объект пойдет на тебя. «Четырнадцатый, — это я, — объект пошел на тебя!» Твоя задача — уклониться от встречи с ним, не попасть на глаза, быстро найти надежную щель, а дальше уже как положено.
Агент выскользнул из подъезда как-то незаметно и сразу растворился среди пешеходов. От нас он не прятался, ему это незачем, он мог и не знать, что мы тут, рядом. Скорее всего, так оно и было. Он может думать, что наша служба пасется у памятника Котовскому.
Я держусь довольно близко к агенту, имею возможность даже рассмотреть его со спины. Почему-то у меня к таким агентам необъяснимая неприязнь. Этот сутулый, уже немолодой, кепка, которые называют «аэродромчиками», поношенный плащ и стоптанные туфли. Или специально так вырядился, или действительно такой бедный. На каком компрматериале его завербовали? Если он оуновец бывший, то причастен к убийствам на Львовщине, а может быть, в Черновцах. Оставили на свободе, группу, наверно, разгромили, живых судили: кого расстреляли, кому полный срок на всю катушку — и в Сибирь. А этот поклялся служить КГБ. Даст липу — сразу дело его в суд. В лагерь, где будет отбывать срок, приползет слух, что он стукач, кого-то провалил, — долго не проживет. Он это знает и старается. Добровольных стукачей в ОУН госбезопасность не имеет. Мне его не жалко, он для меня остался одним из бандитов, которые убивали и пытали наших советских активистов. За что такого жалеть, на его руках, которые он поджимает в рукава плаща, наверняка кровь не одного человека. Неожиданно я наткнулся взглядом на Игоря. Он кивнул в сторону головой, и я пропустил его вперед — мы уже подошли к площади, где на коне восседал бронзовый Котовский. Агент пошел через площадь, к памятнику. Туда же двинулась целая группа туристов, кажется, из Румынии — они тут частые гости. Начали щелкать фотокамерами: и морду коня, и морду коня с головой Котовского, и сзади, и спереди, и группу, и одиночек. Таких любителей фотопамяти крутилось человек пять. Наш агент уже подошел к памятнику, от меня его прикрыла группа туристов, которая все время перемещалась, и только на пару секунд я снова увидел его, а с ним интересующего нас объекта. Они тут же разошлись, под мышкой у агента оказался какой-то сверток. Ушли туристы, исчезли фотографы; я понял — вся эта группа туристов была приведена в это время сюда не случайно и фотографы — люди наши.
