Кивок.
— Ваше величество, умоляю никогда и ни при каких обстоятельствах не задавать мне вопроса – кто я, и откуда! Это очень, крайне важно, и в первую очередь – для вас!..
Холодный взгляд в ответ.
Ну, держи тогда начистоту. Вскрываю карты. Ва-банк, так ва-банк!
— Ваше величество! Адмирал Рожественский, генерал Линевич, Сергей Юльевич Витте… Все эти люди умерли или погибли, узнав о моём происхождении. К моему глубочайшему сожалению, секретом владеют ещё два… Три человека, и все они – обречены. Это Александр Михайлович, ваш дядя, и я очень надеюсь, что он не успел вам ничего рассказать! И ваш бывший наместник на Дальнем Востоке, господин Алексеев.
— Кто же третий? — глухо спрашивает он. — Вы ведь упомянули о трёх людях?
— Его высокопревосходительство, генерал-адъютант вашего императорского величества Павел Иванович Мищенко, — через силу отвечаю я. — Ожидающий за дверью итога нашего разговора.
Романов отступает на шаг, потрясённый.
— А он знает, что… Что якобы, как вы говорите, обречён?
— Да!..
На лице Николая за несколько секунд сменяется череда эмоций – от недоверия до какого-то праведного, священного ужаса от стоящего перед ним. Наблюдать подобное вдвойне удивительно, учитывая инфантильную манеру поведения царя… Но мне сейчас не до его рефлексий: напряжение последних недель, копившееся внутри в ожидании встречи с ним, неожиданно прорывается безудержным потоком слов. Сбиваясь и путаясь в деталях, я тараторю, как оглашённый, и меня уже не остановить:
— Ваше величество… Я действительно знаю будущее, можете считать, что у меня есть дар предвидения! Я могу многое дать нашей с вами стране, при наличии на то вашей монаршей воли! Организуйте мне встречу хоть с тем же доктором Боткиным – я расскажу ему принцип изготовления лекарства, способного заживлять самые страшные раны! Дайте мне толковых оружейников, я смогу описать им конструкцию винтовки, аналогов которой нет ни у кого в мире! Я смогу хоть сейчас назвать полиции имена тех, благодаря кому по всей стране происходит террор…
— Что вы говорили о восемнадцатом годе, господин Смирнов? — неожиданно перебивает меня он. — И о страшной гибели моей семьи?
Словесный поток иссяк так же внезапно, как и начался. И передо мной сейчас не император всея Руси, князь Финляндский и ещё с десяток титулов… Напротив стоит несчастный, раздавленный горем отец, наверняка пропустивший всё сказанное мимо ушей. Восемнадцатый год, расстрел – вот, что его волнует… Это можно понять, это – по-людски.
