— Князь? — слышен голос Мищенко. — Бросьте немедленно либо стреляйтесь! Ну же?!
На лице Оболенского отражается внутренняя борьба. Наконец, пальцы его руки разжимаются, и пистолет падает в траву.
Сделав несколько шагов, Мищенко поднимает оружие, осматривая его и чему-то усмехаясь. Затем, подойдя ко мне, протягивает руку:
— Дайте-ка сюда ваш, господин Смирнов?
Я безропотно отдаю ему пистолет. Вышедшая из леса троица тем временем молча окружает оставшихся на поляне, не убирая оружия. Кто-то нагибается над подстреленным гвардейцем…
Я даже не успеваю ничего подумать и тем более среагировать. Быстро приставив мой пистолет к своему лбу, генерал жмёт на курок. Негромкий щелчок.
Обернувшись и подняв вторую руку, Мищенко громко спрашивает:
— Что-ж, теперь сомнений не остаётся. Так ведь, князь? Не хотите то же самое проделать из вашего оружия? Ведь замок на нём в порядке?
Оболенский подавленно молчит, не шевелясь.
Грохот выстрела разносится над поляной.
— Подобное шулерство, господа, вызовет немало вопросов у дворянского собрания. На вашем месте, князь, я бы всё-таки застрелился – славная некогда фамилия опозорена навеки… Что там с подстреленным?
— Отходит, ваше высокопревосходительство! Не жилец…
— Ну-с, господа, степень вины каждого из вас установит подробное следствие, надеюсь. Господа офицеры, прошу лично убедиться в подвохе! — с этими словами он бросает оба пистолета в траву. — А также обыскать тело поручика – уверен, за поясом, под шинелью у него найдёте точно такие же. Когда тот окончательно отойдёт в мир иной, разумеется… — с этими словами генерал берёт меня под руку, понижая голос:
— А нам с вами, господин Смирнов, необходимо торопиться! Поезд в Царское Село отходит ровно в девять. Господа, лошади за лесом, я правильно понимаю? Идёмте уже скорей – чего встали, как истукан? Апостол Пётр, господин Смирнов, встретится нам с вами, видимо, не сегодня – хотя кто знает? Я сам уже ничему не удивляюсь, находясь рядом с вами…
И генерал уверенно увлекает всё ещё ничего не понимающего меня за собой. В голове моей, помимо полной каши, бултыхается лишь одна мысль: «Хорошо всё-таки жить! И какое всё-таки тёплое тут, в пятом году, утреннее солнце!»
Глядя из окна купе на мелькающие палисадники, в глубине которых притаились будто игрушечные, раскрашенные домики (дорога в Царское Село мало чем отличается от потёмкинских деревень, по ней же ездит потомок Екатерины), я с трудом перевариваю полученную информацию.
